Удар, которого ждешь, более чувствителен, чем удар неожиданный. Я отшатнулась от нее, словно обжегшись.

– Любовь – это не только секс, – еле слышно проговорила я.

– О, я знаю. И я люблю тебя. Мне даже нравится, когда ты меня трогаешь. Но только не там, – добавила она рассудительно. – Я только с парнем могу это делать. Такая уж я есть.

– С Расти?

Она закрыла глаза, нахмурившись от нахлынувших на нее воспоминаний.

– Нет, с Расти все кончено. С кем-то… вроде него, – ее лицо посветлело. – Таких, как он, мало.

– Мало? В любом гараже ты найдешь пару-тройку таких, как Расти.

Она покачала головой.

– Нет, он особенный. Большинство парней хотят только брать. Он – нет. Он очень нежный, и мне это нравится. Он не похож на других. Нет. Мой первый парень в школе вызвал у меня отвращение. Он был как маньяк, ей-богу! – она содрогнулась от воспоминаний. – Забавно, но вы напоминаете мне Расти, когда трогаете меня.

Когда я пишу эти строки, сидя за карточным столом лицом к «Шато Мормон» и безмолвно вращающейся танцовщице, я чувствую, как слезы наполняют мои глаза. Что же мне делать?

Рандольф здесь не поможет. Утром я встретила его у Уилла Райта на Стрипе недалеко от «Ларю» . Он уже почти осилил двойную порцию шоколадного мороженого с жареным миндалем и фисташками и самозабвенно продвигался дальше, демонстрируя при этом такого сорта оральное удовлетворение, которое, не будь он пуританином-евреем, можно было получить иным путем, с гораздо меньшим количеством калорий. Но он безнадежен. Его первый и единственный брак завершился уже через год, и, хотя он не посвящал меня в то, что произошло, я подозреваю, что он оказался неадекватным партнером, если вообще не импотентом. С тех пор, насколько я его знаю, секс интересовал его только теоретически, реальные же манипуляции вызывали у него резкое неприятие, которое он компенсировал едой.

– Вы должны рассказать ей все, если вы ее любите. – Таким был его мудрый совет, которым он разродился после рюмки вишневого ликера.

– Я не могу.

– Почему? Вы боитесь, что потеряете свою власть над ней?

– Я боюсь, что она получит власть надо мной.

– Даже так? Значит, ваша жизнь вошла в новую фазу.

– В новую или нет – сейчас речь не об этом. Я не знаю, что мне делать. Если я расскажу ей, что была Майроном, я уничтожу Майру.

– Неплохая мысль.

Тут я взвилась.

– Вы всегда предпочитали мне Майрона, верно? И я знаю, почему. Вы были влюблены в него, чертов засранец!

Я гневно всплеснула руками, забыв, что именно такие сцены доставляют наибольшее удовольствие Рандольфу. Он осторожно отложил ложку, тщательно вытер рот и сказал:

– Это очень интересно – то, что вы говорите. Теперь ответьте мне прямо: почему вы считаете, что ваша дружба неизбежно должна сопровождаться сексуальными отношениями, в то время как ваш собственный опыт…

– Шли бы вы куда подальше, дорогой Рандольф! Я хотела знать, что мне делать.

Нет ничего более приятного в жизни, чем освободиться от собственного психоаналитика. От своего я наконец избавилась. Кончено. Я чувствую себя глубоко оскорбленной из-за того, что мне пришлось заплатить ему сорок две тысячи пятьсот долларов за лжесвидетельство, необходимость в котором – так уж повернулось дело – отпала.

К несчастью, Рандольф сделал вид, что он расценивает мой выпад всего лишь как невротическую реакцию.

– Мы делаем явные успехи! – воскликнул он, и его свинячьи глазки заблестели от возбуждения. – Давайте-ка разберем, что произошло.