– Добро пожаловать, – пропел он. – Приветствовать тебя, Северьян, для нас величайшее счастье. В ответ на твой вежливый поклон мы преклоним колени.
И он быстро опустился на колени, а двое других последовали его примеру. Я был так поражен его словами и поступком, что мог лишь молча стоять и смотреть на них.
В образовавшейся паузе раздался голос другого высокого какогена, Барбатуса, который, словно учтивый придворный, поспешил загладить неловкость. Этот голос был ниже, чем у Фамулимуса, в нем слышались властные нотки.
– Мы приветствуем тебя здесь – приветствуем искренне, как уже сказал мой дорогой друг и подтвердили мы все. Однако пока мы здесь, твои друзья должны оставаться снаружи. Ты, конечно, это понимаешь. С моей стороны напомнить об этом – всего лишь формальность.
Третий какоген голосом столь низким, что смысл его слов приходилось скорее угадывать, проговорил:
– Все это не имеет значения.
И, словно испугавшись, что я замечу пустые прорези его маски, отвернулся и сделал вид, будто смотрит в узкое окно позади него.
– Может, и не имеет, – сказал Барбатус. – Оссипаго виднее.
– Так у тебя здесь друзья? – шепнул мне доктор Талос. В обществе он редко обращался ко всем сразу, как это делает большинство людей, но либо к кому‑то одному, словно больше никого вокруг не было, либо ораторствовал, как перед многотысячной аудиторией.
– Это островитяне, они подвезли меня сюда, – ответил я, пытаясь представить обстоятельства в наилучшем свете. – Ты, должно быть, слышал о них. Они живут на озере, на плавучих связках тростника.
– Они восстали против тебя! – воскликнул доктор Талос, обращаясь к великану. – Я предупреждал, что так случится.
Он бросился к окну, в которое якобы смотрело существо по имени Оссипаго, оттолкнул его плечом в сторону и устремил взгляд в ночную темноту. Затем повернулся к какогену, пал на колени, схватил его руку и поцеловал. Рука представляла собой перчатку из какого‑то эластичного материала, раскрашенного под плоть; однако то, что находилось в перчатке, не было рукой.
– Ты ведь поможешь нам, твоя Милость, ведь поможешь? На твоем корабле наверняка есть волны. Надо только выпустить на стену ужасы, и мы целый век будем жить спокойно.
– Победителем выйдет Северьян, – отвечал Балдандерс своим тягучим голосом. – Иначе зачем им было опускаться перед ним на колени? Так будет, даже если он умрет, а мы останемся живы. Тебе известен их обычай, доктор. Грабеж – тоже средство распространения знаний.
Доктор Талос в ярости развернулся к нему.
– Это когда же так было? Отвечай!
– Как знать, доктор?
– Сам знаешь, что никогда этого не было. Они темные, суеверные твари и всегда такими оставались! – Он повернулся к какогенам. – Ответьте мне, досточтимые иеродулы. Если вы не знаете, не знает никто.
Фамулимус махнул рукой, и в этот миг мне явственней, чем когда‑либо прежде, открылась правда, скрываемая под маской, ибо ни одна человеческая рука не могла бы совершить такой жест: в этом бессмысленном движении не содержалось ни согласия, ни возражения, ни утешения, ни гнева.
– Я не стану говорить о том, что тебе и так известно, – сказал он. – Что те, кого ты боишься, стали мудрее и могут превзойти тебя. Наверное, они так же простодушны, как и раньше. И все же, если они кое‑что увезут с собою домой, они могут обрести мудрость.
Он обращался к доктору, но я больше не мог себя сдерживать и спросил:
– О чем ты говоришь, сьер?
– О тебе, Северьян, обо всех вас. Теперь мои слова не смогут навредить тебе.
– Только если ты не станешь высказываться чересчур прямо, – вставил Барбатус. |