– Только если ты не станешь высказываться чересчур прямо, – вставил Барбатус.

– Существует символ некоего мира, в котором наш старый корабль когда‑нибудь обретет покой. Это змей с головами на обоих концах туловища. Одна из голов мертва, вторая ее грызет.

Не поворачиваясь от окна, Оссипаго заметил:

– Пожалуй, это тот самый мир.

– Я не сомневаюсь, что Камоэна могла бы сама обнаружить свой дом. Но в таком случае уже неважно, знаешь ты об этом или нет. Тем лучше ты меня поймешь. Живая голова – это разрушение. Мертвая – созидание. Первая пожирает вторую и тем поддерживает свое существование, однако, насыщаясь сама, питает свою пищу. Ребенок мог бы предположить, что если умрет живая голова, то созидательное начало восторжествует, превратив своего собрата в себе подобного. Истина же в обратном: оба скоро умрут.

– Как обычно, мой дорогой друг изъясняется более чем туманно, – сказал Барбатус. – Вы следите за ходом его мысли?

– Я – нет! – вскипел доктор Талос. Он повернулся, словно происходящее вызывало у него отвращение, и побежал вниз по лестнице.

– Это неважно, – сказал мне Барбатус. – Достаточно того, что его хозяин все понял.

Он помолчал, словно ожидая от Балдандерса возражении, потом продолжил, обращаясь по‑прежнему ко мне:

– Мы стремимся развить вашу расу, а вовсе не насадить среди вас свою доктрину.

– Развить береговых людей? – спросил я. Из окна доносился жалобный ночной шепот волн. На его фоне голос Оссипаго был едва различим.

– Всех вас…

– Так это правда! Не напрасны подозрения столь многих мудрецов: нами правят. Вы следите за нами на протяжении всей нашей истории, каждый век которой для вас все равно что день… Это вы подняли нас из дикого состояния. – Увлекшись, я выхватил коричневую книгу, все еще влажную после моего утреннего прыжка в воду, несмотря на обертку из промасленного шелка. – Послушайте, что здесь написано:

«Человек, не обладающий мудростью, все же испытывает ее воздействие. Если же мудрость находит его достойным объектом, не мудро ли с его стороны обнаружить свою глупость?» Что‑то в этом роде.

– Ты ошибаешься, – сказал Барбатус. – Ваша история для нас целая вечность. Мой друг и я работаем с вашей расой меньше, чем ты живешь на свете.

– Да они живут всего два десятка лет, как собаки, – вмешался Балдандерс.

Его тон сказал больше, чем может быть здесь написано, ибо каждое слово уподоблялось камню, брошенному в глубокий резервуар.

– Невероятно, – пробормотал я.

– Вы суть работа, ради которой мы живем, – пояснил Фамулимус. – Человек, которого ты называешь Балдандерсом, живет ради получения знаний. На наших глазах он накапливает мудрость прошлого – суровые факты, семена, которые взрастут и наделят его властью. В свое время он погибнет от рук немудрых, но его смерть принесет вам всем некоторую пользу. Подумай о дереве, что расщепляет камень. Оно вбирает в себя воду, животворящее тепло солнца… все, что ему нужно для жизни. Со временем оно умирает и сгнивает, обогащая почву, которую своими же корнями сотворило из камня. От него не остается даже тени, но прорастают его семена, и вот на том самом месте уже зеленеет лес.

Из лестничного колодца возник доктор Талос, издевательски медленно хлопая в ладоши.

– Это вы оставили им эти машины? – спросил я.

– Нет, – ответил Барбатус. – Эти он сам нашел либо сконструировал. Фамулимус сказал, что он хотел учиться, хотел, чтобы мы лишь следили за обучением, не вмешиваясь. Мы ж никого ничему не учим, а такие приспособления продаем, поскольку они слишком сложны, чтобы вы, люди, смогли их скопировать.