– Не тобою, разумеется. – Он снова повернулся ко мне.
– Я вообще не припоминаю, чтобы так казнили в наше время, Абдиес. Я рубил головы – на плахе и на стуле. Это все, что я делал.
– Но ты не стал бы возражать, если бы при иных обстоятельствах тебе пришлось воспользоваться ими? Если бы тебе поручили?
– Я здесь для того, чтобы приводить в исполнение приговоры архона.
– В одни времена, Северьян, публичные казни полезны для общества. В другие они приносят лишь вред, провоцируя народ на бунт.
– Я понимаю тебя, Абдиес, – сказал я. Мне не раз случалось замечать, как в глазах ребенка таятся его будущие взрослые заботы. Так и теперь на лице архонта залегла тень его грядущей вины (о чем сам он, возможно, не подозревал).
– Вечером я жду у себя в палатах гостей. Надеюсь увидеть среди них и тебя, Северьян. Я поклонился.
– Среди различного рода государственных должностей существует одна – а именно моя, – исполнителям которой традиционно запрещается появляться в обществе.
– И ты полагаешь, что это неправильно; что ж, вполне естественно. Сегодня вечером, если это действительно тебя оскорбляет, мы и займемся восстановлением справедливости.
– Представители нашей гильдии никогда не жалуются на несправедливость закона. Напротив, мы гордимся своим особым положением. И сегодня вечером другие гости будут вправе возмутиться твоим поступком.
На губах архона мелькнула кривая усмешка.
– Их возмущение меня не волнует. Вот, возьми, это тебя вразумит.
Он вытянул вперед руку, и я увидел, что его пальцы сжимают – с осторожностью, словно он боялся выронить, – кружочек жесткой бумаги, не больше хризоса, с тиснеными золотом и изукрашенными виньетками письменами; я слышал о таких из рассказов Теклы (ее образ всплыл в моей памяти, стоило мне прикоснуться к кружку), но видеть их мне не приходилось.
– Благодарю тебя, архон. Сегодня вечером, ты сказал? Я постараюсь найти подобающие случаю одежды.
– Приходи как есть. Я устраиваю бал‑маскарад; твоя одежда послужит тебе костюмом. – Он поднялся и расправил плечи с видом человека, исполнившего утомительную и неприятную обязанность. – Минуту назад мы обсуждали некоторые, не столь трудоемкие, приемы исполнения твоей работы. Было бы весьма уместно, если бы ты захватил с собой необходимые приспособления.
Я все понял. Кроме рук, мне не понадобится ничего – так я ему и сказал; затем, чувствуя, что уже успел нарушить долг хозяина дома, пригласил его отобедать.
– Не утруждай себя, – сказал он. – Если бы ты знал, сколько я вынужден есть и пить, чтобы только соблюсти приличия, ты бы понял, сколь драгоценно для меня общество человека, чьи гостеприимные предложения ни к чему меня не обязывают. Надеюсь, твое братство не пытает людей пищей вместо пытки голодом?
– Это называется насильственным кормлением, архон.
– Когда‑нибудь непременно расскажешь. Я уже понял, что успехи гильдии намного опережают мое воображение. По древности твой род занятий, полагаю, уступает лишь охоте. Однако мне пора. Итак, вечером мы тебя увидим?
– Уже вечереет, архон.
– В таком случае приходи к окончанию следующей стражи. Он вышел. Лишь когда за ним закрылась дверь, я ощутил легкий аромат мускуса, которым была пропитана его одежда.
Я повертел в руках бумажный кружок; на обороте были изображены маски – скопление обманчивых личин, – среди которых я узнал рот с торчащими из него клыками, ужаснувший меня в саду Автарха, когда какогены показали свои истинные «лица», а также морду обезьяночеловека из заброшенной шахты на окраине Сальтуса.
Скитания по городским улицам и работа (я встал рано и успел переделать многое из намеченного на день) сильно утомили меня; поэтому, прежде чем уйти, я скинул одежду и вымылся, поел холодного мяса и фруктов и выпил пряного чая, какой готовят здесь, на севере. |