— Можешь не сомневаться, господин,— с улыбкой заметил зингарец.— Старый Хаун всегда честен, и когда торгует, и когда обманывает.

— То есть? — удивилась Соня.

— Я могу занизить цену, но никогда не подсуну фальшивое золото.

— Ну что ж,— улыбнулась девушка,— это меня устраивает. Камни, правда, стоят почти вдвое дороже…

— О господин! Ты просто не представляешь, со сколькими людьми бедный торговец вынужден делиться своими прибылями,— начал было он, но Соня не дала ему договорить.

— Я прекрасно знаю, с кем вынужден делиться бедный торговец,— с усмешкой заметила она,— и потому меня устраивает твоя цена. Теперь ответь мне: что ты скажешь об этом?

С этими словами она бросила на стол связку нитей великолепного жемчуга, и глаза ювелира алчно заблестели. Он понял, что не ошибся в предположениях. Мешочки с камнями один за другим появлялись из карманов незнакомца, словно по волшебству, и столь же быстро, как только называлась цена, исчезали под прилавком. Гора мешочков с золотом росла еще быстрее. Наконец Соня поняла, что теперь, если, конечно, ее задумка удастся, золота должно хватить с избытком. К тому же у нее остался последний мешочек с самыми крупными камнями, и она решила пока придержать их.

Вырученное золото несли к выходу трое: сама Соня, Хаун и его сын. Когда деньги перекочевали в седельные сумки, ювелир хитро прищурился:

— Если еще когда-нибудь тебе понадобятся деньги, милости прошу.— Он склонился в легком полупоклоне.— На прощание хочу добавить,— понизив голос, сказал он,— ты правильно сделал, господин, что покрасил волосы. В Иранистане не любят безбородых, а еще больше — рыжих и уж совсем не переносят рыжих безбородых.— Он окинул посетителя долгим взглядом.— Хочу предостеречь тебя: на солнце рыжина просвечивает сквозь краску.

— Знаю.— Соня махнула рукой с таким видом, словно не придавала этому особого значения.— Если родился в Ванахейме, уже ничего не поправишь.

— Это верно,— согласился зингарец,— но если ты, господин, скажешь, что собираешься купить, то я, быть может, сумею порекомендовать тебе продавца, которого не интересует цвет волос.

— Ну что ж,— Соня задумалась.— Мне нужны каретник и оружейник.

— Прекрасно! — просиял Хаун.— Пошлю с тобой сынишку. Заплатишь ему золотой, и он проводит тебя и к тому, и к другому.

— Да ты, я смотрю, не упустишь своего ни в большом, ни в малом! — ухмыльнулась Соня, подбросив монету, которую паренек поймал на лету и тут же спрятал за щеку.

— А как же! — ответил зингарец.— Иначе не станешь хорошим купцом!

* * *

День близился к концу, когда проголодавшиеся и усталые девушки вернулись на свою поляну. По дороге Гана стянула с себя опостылевший наряд иранистанки и наконец-то вздохнула свободно.

— Сколько же ты выручила за камни? — спросила она, спрыгивая с подножки открытой каоеты.

— Ты же видишь! — кивнула Соня на три плотно набитых мешка.

— А этого хватит? — не унималась Гана.

— На любом невольничьем рынке на эти деньги можно приобрести не одну сотню рабов.

— Но не таких, как Вожак.

— Не таких,— согласилась Соня,— но ведь нам-то и нужен он один! — ответила она и пошла умываться.

Целый день она мучилась, изнывая оттого, что из-за толстого слоя притираний безумно чешется кожа.

В конце концов ей начало казаться, что она не мылась несколько лун и что от нее пахнет потом и протухшей смесью румян и белил.

Соня долго с наслаждением плескалась в холодной воде, а когда вернулась наконец-то к костру, Гане почудилось, что подруга стала моложе и еще красивее.