Но кто измерил меру вины его?
Обреченные помогали своим палачам, сами подтаскивали очередную жертву, вздымали ее, удерживали, пока выползни не вонзят в руки и ноги ржавых и острых гвоздей. Каждый бритоголовый пытался отсрочить свою участь хоть на секунды, на мгновения, и все равно черед доходил до него – извивающееся, вырывающееся голое тело волокли к грязной стене, чуть не разрывая его, и гремели молоты, оглашали своды бункеров душераздирающие, безумные вопли. Тысячи уже корчились в страшных судорогах. Десяткам, сотням тысяч лишь предстояло взойти на свои голгофы.
– Хороши, свиньи, – заметил Крежень, – советую обратить особое внимание, как они любят ближнего своего. Но ты понапрасну скрежещешь зубами, урод, ни один из них не сдохнет, ни один! От этих слизней требуется самая малость – распрощаться со своей гнусной, вонючей душонкой. Добровольно. И ничего более! И тогда тела их будут жить вечно, и то, что в мозгах у них, будет жить вечно, воплощаясь снова и снова, и утверждая себя в иных ипостасях... вот в этом и есть подлинный гуманизм, все остальное – дерьмо!
Цай невольно кивнул, и кивок этот отозвался в затылке тупой болью. Все верно. Иван так и говорил. Он был единственным зрячим среди них. А они не верили, они тешили свою гордыню, думали, мол, знают все не хуже иных малость свихнувшихся... Глупцы! Они сами сидели тогда в бункере, да, под зелеными полусказочными мхами и феерическими водопадами Гренландии, они прятались от Синклита, ото всех спецслужб Земли. У Цая была прекрасная память, нечеловеческая, память бортового «мозга», и он мог почти дословно выдать Ивановы слова: «...когда человека убивают, душа отлетает от тела, она уходит в высшие сферы, на небо, куда угодно, мы даже не знаем толком, куда, но она продолжает жить в иных измерениях и иных пространствах, она может вселяться в иные тела и нести свой заряд, божественный, светлый, и свой мир в миры чужие, озаряя их, просветляя собою – будто еще одна, пускай и маленькая свечечка вспыхивает во мраке, разрывая его, порождая среди безверия и тьмы, ужаса и смерти, жизнь, веру, надежду, любовь. Но когда губят человека, то убивают не одно лишь тело его, но и душу – ее или уничтожают вообще, лишая божественной сущности и бессмертия, или ввергают в миры Пристанища, в преисподнюю... и уже нет прежней чистой души, дарованной Свыше, а есть сгусток грязи, черноты и мерзости, есть еще одна капля в океане зла! Им надо истребить нас полностью! Чтобы и души наши никогда не воплотились ни в кого... иначе придет им час отмщения! Не убить нас спешат они, но погубить! Это новая реальность, с которой сталкивается человечество, все мы. Прежде все бились за места в плотской, зримой, осязаемой Вселенной... Теперь иначе! Человечество – сорок с лишним миллиардов тел! сорок миллиардов душ! Телам они найдут применение, им нужна биомасса, им нужны консерванты. А души? Сорок миллиардов душ уйдут из наших убогих плоскостей в иные измерения. Черные души усилят и умножат Пристанище. А светлые? Они перейдут в миры, где обитает незримое и недоступное нам Добро, где царит Свет. И они будут вечной угрозой „новому порядку“ во Вселенной! Ведь и они могут воплотиться однажды, возвращаясь к истокам своим, воплотиться и уничтожить царствие тьмы. Страх отмщения, ужас возмездия не даст покоя новым хозяевам Мироздания ни на один час, ни на единый миг. И потому они будут биться за каждую душу... сломить! погубить! изничтожить! извести! Ибо даже одна оставшаяся и взошедшая к Свету, сможет по пришествии благих времен разрушить их владычество... Вы не верите мне сейчас, я знаю. Но придет день, когда слова мои вы будете вспоминать... Не приведи Господь!» Цая прошибло холодным потом. Слезы невольно потекли из глаз. Свершилось чудовищное, пришел черный час! Эх, Иван, Иван! Но зачем же ты погубил свою бессмертную душу? Зачем пошел на самоубийство?! Ведь это тяжкий непрощаемый грех! Ты был лучшим среди нас, ты был, пожалуй, лучшим во всем этом выродившемся, поганом мире. |