Когда лезвия умолкли, повисла тревожная тишина, и вдруг в нее ворвался стук копыт.

Нерода явился за Великим мечом!

Готфрид просительно глянул на гнома, но тот был зачарован боем и ничего вокруг не видел.

Добендье, почувствовав отчаяние юноши, кинулся на клинок противника, заплясал, сплетая смертоносный узор, ударил, выбив искры и вскрики боли.

Вождь отступал, а парень, поражаясь силе и напору атаки, думал: «Да как же меч с такой легкостью управляет мною? Я ведь одержим хуже тоала!»

А что поделать? Бежать невозможно. Осталось сражаться и победить — или умереть. Или, горше того, позволить Нероде наложить кровавую лапу на Добендье.

Свара титанов: бьют молнии, бесформенные громады хлещут невидимыми кнутами — длинными, смертоносными. В дикой пляске лезвий валятся иссеченные кусты и деревья, от палой листвы идет дым, и кольца его распадаются, в мгновение располовиненные сталью. Росток, скошенный Добендье, вспыхнул багряным, по земле зазмеились пыльные борозды.

Тоал отступал, разворачиваясь. Ага! Хочет, чтобы Готфрид встретил Невенку спиной. И не помешать никак, разве только пробить защиту и уничтожить тварь.

Если ее можно уничтожить, конечно. С тех пор как миньяк освободил мертвецов из ада, связанных и заклятых незапамятным колдовством, никому не удавалось их одолеть.

Если Нерода управляет этими монстрами, то кто же он сам? Что, столь похожее на тоалов мощью, неуязвимостью и чародейством, но самовластное, одержимое лишь собой, Алер извлек из лютой древности? Наверняка то были лишь тень и останки того существа, с кем миньяк мечтал сравняться силами. Зло столь давнее, что время истлило о нем память, уцелевшую, должно быть, только в стенах таинственной библиотеки, по слухам найденной Алером и употребленной ради собственной дурной выгоды.

Какой же властью миньяк связал необузданное лихо Нероды? Что откопал в древнем хранилище тайн?

Появился второй тоал. Готфрид думал, что Добендье, хоть яростен и быстр, уже на пределе, но тот ринулся вперед еще стремительнее. Однако теперь ощутилась его неуверенность. Слишком щедро расходуя магическую энергию, он вдруг засомневался в успехе.

Но и защита противника слабела. Вождь отступал, стараясь беречь лезвие от встреч с зачарованным клинком. Снова и снова Великий меч пробивался, кусал броню и иногда отсекал кусочки.

Явились еще двое тоалов и застыли статуями, наблюдая.

Почему они не вмешиваются? Неужели обрекают собрата на гибель?

Добендье прорвал оборону, рассек доспехи и полоснул мертвую плоть. В древности этого хватило бы для победы, но сейчас оружие ослабло. Всю чужую жизнь выпить он не смог, но глотнул с лихвой.

Будто огонь побежал по руке Готфрида, по телу разлилась омерзительная оргиастическая сладость — меч торжествующе загудел. Юноша содрогнулся в отвращении, будто монах от постыдной телесной радости, от греха — столь вожделенного и пьянящего.

Тоал впервые издал звук — протяжный приглушенный стон. Его собратья, все четверо, вздрогнули, но остались на местах. Лишь обернулись к Касалифу.

Нельзя позволить мечу властвовать безраздельно, нельзя превращаться в придаток зачарованной стали, одержимой убийством. Но как противиться? И когда? Если явится Нерода, мешать своему же оружию — самоубийство.

Готфрид притворно споткнулся, и мертвец немедленно атаковал.

Юноша отступал к Рогале, стараясь перебороть клинок. Он делал вид, что изнемогает от усталости. Противник наседал.

Пришел еще один вождь, и Готфрид наконец дал Добендье волю. Волшебное лезвие взвыло, мгновенно прорвало оборону и проткнуло броню тоала — столь внезапно, что тот замер, ошеломленный. В это мгновение Великий меч ударил в последний раз.

Готфрид закричал — неистово, дико, страшно, ибо за наслаждением пришло ощущение инородного нечеловечного естества, пожираемого сталью.