|
Было слышно, как под ним зашуршал черный стеганый атлас. Еще когда Мышелов бросал четвертую монету, Фафхрд решил, что сейчас бессмысленно ломать голову над дурацким поведением друга и будет гораздо полезнее воспользоваться этой заминкой и подобрать с пола Серый Прутик. Он молниеносно нагнулся, но черная статуя, если даже и потеряла на миг бдительность, то теперь была снова настороже. Едва Фафхрд прикоснулся к мечу, как она повернулась, наступила на клинок, который звякнул у нее под ногой, и издала хриплое металлическое восклицание. Очевидно, меч тоже стал невидимым, когда Фафхрд прикоснулся к нему: черная статуя не следила за Северянином взглядом, когда тот, схватив клинок, отскочил в сторону. Вместо этого она отложила свой внушительный меч, схватила длинную и узкую серебряную трубу и поднесла ее к губам. Фафхрд счел за лучшее броситься в атаку, пока противник не вызвал подкрепление. Занеся меч и напружинив все мускулы для сильнейшего косого удара, он бросился на статую. Статуя дунула в трубу, и вместо ожидаемого сигнала тревоги из нее прямо в лицо Фафхрду беззвучно вылетело большое облако какого то белого порошка, который мгновенно заволок все вокруг, словно густейший туман с реки Хлал. Задыхаясь и откашливаясь, Фафхрд отступил. Демонический туман тут же рассеялся: белый порошок неестественно быстро опал на пол. Фафхрд снова все видел и мог возобновить атаку, но теперь, похоже, статуя тоже его увидела, поскольку взглянула прямо на него, опять издала металлический возглас и принялась вращать мечом над головой, взвинчивая себя для атаки. Фафхрд увидел, что его руки покрыты толстым слоем белого порошка, который, очевидно, был на нем повсюду за исключением глаз, несомненно защищенных паутинкой Шильбы. Железная статуя яростно бросилась вперед. Фафхрд парировал выпад и сам нанес удар, который в свою очередь был отбит. Схватка наконец превратилась в обычный шумный и грозный поединок на мечах, с тем лишь отличием, что после каждого удара на Сером Прутике оставалась зазубрина, тогда как несколько более длинному клинку статуи ничего не делалось. Кроме того, когда Фафхрду с помощью выпада удавалось пробить защиту противника – боковыми ударами его было практически не достать, – тот с невероятной быстротой и прозорливостью уклонялся в сторону. Фафхрду казалось – по крайней мере в те минуты, – что это самый жестокий, безнадежный и, главное, изнурительный поединок из всех, в которых он участвовал, поэтому он почувствовал обиду и раздражение, когда Мышелов снова уселся, пошатываясь, в своем гробу, облокотился о стенку, обитую черным атласом, положил подбородок на кулак и принялся посылать сражающимся улыбки от уха до уха, время от времени разражаясь диким хохотом и выкрикивая всякую возмутительную чушь, вроде: «А ты его секретным выпадом с двумя с половиной оборотами, Фафхрд!», или: «Прыгай в печь! Это будет шедевр тактики!», или, уже обращаясь к статуе: «Не забудь подмести у него под ногами, мошенник!» Отступая назад во время одной из внезапных атак Фафхрда, статуя опрокинула столик с остатками трапезы Мышелова – очевидно, затылком она не видела, – и черные объедки, белые черепки и осколки хрусталя рассыпались по полу. Мышелов перегнулся через стенку гроба и, игриво погрозив пальцем, воскликнул: – Это придется подмести! И тут же оглушительно расхохотался. Отступая в очередной раз, статуя натолкнулась спиной на гроб. Мышелов лишь дружески похлопал демоническую фигуру по плечу и заметил: – Ну ка наддай, паяц! Вымети его метлой! Но пожалуй самым неприятным был момент, когда во время краткой передышки, пока противники, тяжело дыша, мутными глазами смотрели друг на друга, Мышелов кокетливо помахал рукой ближайшему пауку, повторил свое бессмысленное «Улю лю!», после чего проговорил: – Увидимся после цирка, дорогая. Отчаянно и устало парируя пятнадцатый, а может, и пятидесятый удар в голову, Фафхрд с горечью подумал: «Вот и пытайся спасти таких бессердечных недоумков, которые лишь улюлюкают, видя свою бабушку в объятиях медведя. |
