— А ты вообще–то бреешься?

Изабель соскользнула с края ванны и подошла ближе:

— Ой, давай проверим!

Две пары белых маек и трусов, за одними из которых угадывалось весьма солидное вздутие, а за другими — черный треугольник лобка, от одного этого зрелища он окончательно смутился, растерялся и возбудился.

Он отступил, но уткнулся спиной в дверь, на которой на крючках висели полотенца и халаты.

Когда Изабель протянула руку к щеке Мэттью, тот остановил ее руку в воздухе:

— Перестаньте, оставьте меня в покое!

Брат и сестра слегка отступили. Они уже привыкли к тому, что Мэттью безропотно воспринимает все их подшучивания и поддразнивания. Им даже казалось что он привык и больше не придавал им значения, как они сами привыкли к бурным перепалкам между собой. Они даже слегка испугались, увидев его огромные обиженные глаза, которые, казалось, заполняли собой нее его лицо, заполняли крохотную тесную ванную комнату, доходя до самых стен и потолка, заполняли все уголки и притолоки, словно нереально огромные яблоки на картине Магритта.

— Ну да, я еще не бреюсь, — буркнул он угрюмо. — Ну и что с того?

— Ровным счетом ничего, — заверила его Изабель с виноватой и глупой улыбкой на лице.

— И отец у меня был точно таким же, — продолжал Мэттью, — он начал бриться, когда ему было уже далеко за двадцать. Такое бывает.

— Конечно, конечно. Просто…

— Просто что?

— Просто это довольно необычно для американца, — выдавила Изабель, делая вид, что с трудом сдерживает смех. — Больше под стать мексиканцу.

— Мексиканцу?

— Ну да, у них даже собака такая есть — мексиканская безволосая.

— Черт тебя возьми, Изабель!

— Знаешь, что самое забавное у этих собак? — продолжала она. — Это то, что они не совсем безволосые. Волосы у них есть, там же… где и у людей. Так что осталось спросить, Мэттью, есть ли у тебя волосы там.

— Что?

— Есть ли у тебя волосы там.

И без всякого смущения она ткнула пальцем в то место на своем теле, которое она имела в виду.

Любовь слепа, но не глуха.

Мэттью почувствовал, как дрожит его нижняя губа. он знал себя слишком хорошо: не пройдет и пары минут, как все его лицо превратится в большой комок трясущегося красносмородинового желе. Со ртом, полным воды и зубной пасты, он поспешно покинул ванную.

Идя по коридору в комнату, он услышал у себя за спиной сдавленные звуки ссоры между Тео и Изабель. Дверь ванной хлопнула. Затем запыхавшийся Тео, по–прежнему только в трусах и майке, вытирая лицо полотенцем с греческим орнаментом, догнал Мэттью.

— Не относись к этому серьезно, mon vieux, — сказал он, обнимая друга за плечи. — Мне от нее гораздо больше достается.

— Слишком поздно. Я лучше пойду отсюда.

— Что? Не неси чушь. Ты же еще не позавтракал.

— Я никогда не завтракаю.

— Но мы хотим предложить тебе пожить у нас.

— Что?

— Родители завтра уезжают в Трувиль, и мы с Изабель подумали, что на это время ты мог бы перебраться к нам. Ты же не хочешь возвращаться назад в этот твой кошмарный номер, верно? Ты, надеюсь, не платил за него вперед?

— Нет.

— Ну и чудесно. Изабель ужасно расстроится, если ты не согласишься. Мы уже все обсудили с ней ночью.

Эта случайная фраза многое сказала Мэттью. Поскольку вчера Изабель ушла из–за стола первой, она, по идее, никак не могла увидеться с Тео до сегодняшнего утра. Но Мэттью было уже не до того: мозг и были заняты решением гораздо более важной проблемы.

Ему предложили проникнуть в таинственный мир, мир, в который он до сих пор не имел допуска, посетить планету, крайне удаленную от солнечной системы обыкновенных законопослушных граждан, которые, словно средневековые астрономы, часто принимают свой мирок за всю вселенную.