По крайней мере, невозможно злиться долго. Несомненно, у нее есть недостатки. А у кого их нет? Несомненно, для кого-то она единственная и любимая. Так не будем, что бы ни говорили, поносить эту треклятую девицу и дальше. Она скучна, она черства, она недостойна нашей стали. И, помимо всего прочего, наконец зазвонил звонок, обрывая ей фаллопиевы пипетки, судорожно отрывая ее от зеркала, будто кто-то надавил ей на пупок в знак благовещения.
Студент, имени которого мы никогда не узнаем, прибыл первым. Он был маленький гадкий невежа, и лицо у него было сердитое.
— Всемилостивый Боже! — воскликнул он, обращаясь к двум Фрикам на пороге розовато-лиловой гостиной. — Не говорите мне, что я первый!
— Только, — сказала Калекен, учуяв приближающегося Поэта, — по случайной оплошности. Не надо, — произнесла она холодно, — расстраиваться. Вы не единственный.
За ним по пятам пришел Поэт с шайкой неописуемых, потом молодой пасторалист, потом Гаэл, ирландский кельт, потом Шоли со своим Шасом. Его, памятуя о данном обещании, подкараулил Студент.
— В каком смысле, — потребовал он без вступлений, — вы использовали слово смысл, когда сказали…
— Он так сказал? — вскричал пасторалист.
— Шас, — сказала Фрика, будто объявляла счет в игре.
— Adsum, — сказал Шас.
В холле разорвалась бомбочка мокроты.
— Мне хотелось бы знать, — хныкал Студент, — нам всем хотелось бы знать, в каком смысле он использовал смысл, когда говорил…
Гаэл, вовсю стараясь развлечь неописуемых, сообщил Freudlose Witwe самую свежую мысль с Кемден-стрит.
— Оуэн, — начал он, когда никому не известный невежа, стремясь попасть в центр внимания, опрометчиво прервал его:
— Какой Оуэн?
— Добрый вечер, — уже захлебывался Белый Медведь, — добрый-вечер-добрый-вечер-добрый-вечер. Што за ночь, Мадам, — говорил он страстно, обращаясь, из чистой вежливости, прямо к хозяйке дома, — Боже мой, што за ночь.
Она питала к нему очень нежные чувства.
— А вам так далеко было добираться! — Жаль, она не могла пропеть ему это на ухо, тихо и проникновенно, или нежно положить коготь на его потертый рукав. Он был потертый человек, и часто раздражительный. — Так мило, что вы пришли, — сказала она так мягко, как только смела, — так мило.
Следом явился Законник в сопровождении графини Парабимби и троих девок, наряженных как раз для закулисных интриг.
— Я встретил его, — шепнул Шас, — он еле тащился по Перс-стрит, м-да, по Брунсвик-стрит.
— En route? — спросила Фрика.
— Hein?
— Он шел сюда?
— Увы, — сказал Шас, — дорогая мисс Фрика, он не стал объяснять мне, собирается он сюда или нет.
Гаэл обиженным голосом обратился к Б. М.:
— Вот человек, который хочет знать, кто такой Оуэн!
— Немыслимо! — ответил Б. М. — Вы изумляете меня.
— Речь идет о сладкоголосом? — сказал рыжеволосый сын Хана.
Острие произнесенной Белым Медведем колкости засверкало на солнце.
— Вот emmerdeur! — зло ухмыльнулся он. — Сладкоголосый.
Графиня Парабимби отпрянула:
— Что вы сказали?
Из-за кулис возникла Фрика.
— Почему задерживаются девочки, — сказала она. Трудно было разобрать, вопрос ли это.
— А ваша сестра, — полюбопытствовал пасторалист, — ваша очаровательная сестра, где она, хотелось бы знать. |