|
Оно предполагало возврат к классикам Древней Греции и Рима взамен схоластики и относительного интеллектуального застоя Средневековья. Уходя от простого приятия авторитета христианской теологии и догматизированной версии учения Аристотеля, иные современные мыслители привнесли критический элемент в изучение греческих философов и римских писателей. Еще в начале XIII века переводы арабских интерпретаций Аристотеля, принадлежавших перу таких мусульманских философов, как Аверроэс и Авиценна, позволили подвергнуть сомнению общепринятый взгляд на Аристотеля в его христианском восприятии. Начали появляться его прежде неизвестные работы, иные из них представляли идеи Стагирита совершенно по-новому; по иронии судьбы неколебимый авторитет Аристотеля был подорван его собственными трудами. Впрочем, вновь открытые работы древних принадлежали в основном другим греческим и римским авторам — философам, поэтам, риторам и историкам, — они-то как раз и заставили кое-кого заподозрить, что были некогда времена, яркостью своей намного превосходящие нынешние, времена, когда упор делался на человечность человечества, а не на его духовность. Таким образом и повеяли ветры нового гуманизма, с его доверием к свободомыслию взамен самоотреченного покорства, которого требовали философы-теологи Средневековья. Этот гуманизм стимулировал исследование человеческого потенциала и форм выражения человечности, особенно в литературе, философии, искусствах.
Лишь на закате жизни Джованни ди Биччи начал понимать, что в мире есть нечто большее, чем банковское дело с его финансовыми рисками. Деньги можно обратить в нетленность искусства путем меценатства, и, своим чередом становясь меценатом, человек получает доступ к иному миру — миру вневременных ценностей, миру, который представляется свободным от коррупции, развратившей отцов церкви, от политиканства правителей и банкиров. Ну а Козимо предстояло приобщаться к этому иному миру с ранних лет. Гуманистом его сделало полученное образование, но в то же время он сохранил отцовскую проницательность, а уж Джованни позаботился о том, чтобы она послужила умножению его талантов банкира. Должно быть, Козимо обнаружил в этом смысле исключительные способности, иначе его осмотрительный отец ни за что не доверил бы ему присматривать за папой Иоанном XXIII в Констанце; для двадцатипятилетнего человека это была далеко не простая задача. В Констанце Козимо представится возможность завести полезные знакомства в международном банковском мире, представители которого оказались там в это же время. Но главным в любом случае оставалось не сводить глаз с Иоанна XXIII. При этом Козимо все же упустил, кажется, момент, когда папа, переодевшись, бежал из города, а затем был захвачен в плен и помещен в Гейдельбергский замок. Известно, что вслед за ним Констанц, и тоже тайком, оставил Козимо, сумев при этом захватить с собой такую ценную вещь, как спорная митра. Далее свидетельства расходятся. Согласно одной версии, Козимо направился непосредственно во Флоренцию, что подтверждается фактом его непродолжительного членства в синьории (в 1415-м, затем в 1417 году). С другой стороны, его современник утверждает, что после бегства из Констанца Козимо отправился в путешествие по Северной Европе, которое продолжалось не один год. В то время у Медичи было всего несколько корреспондентских пунктов в крупнейших финансовых центрах, таких как Женева, Лион и Авиньон, а полноценных отделений за пределами Италии и вовсе не имелось. Так что представляется вполне вероятным, что Джованни мог отправить Козимо в поездку по этим центрам на предмет проверки работы корреспондентов, а также изыскания возможностей дальнейшего расширения дела. Не исключено также, что Козимо посетил Брюгге во Фландрии. Как утверждает крупнейший знаток истории банка Медичи Раймон де Рувер, корреспондентский пункт банка был учрежден в Брюгге, а сразу следом за тем в Лондоне, примерно в 1416 году. Брюгге был, можно сказать, несущей опорой всей финансовой системы в Северной Европе; будучи центром торговли шерстью, он имел связи, простирающиеся через весь континент, от Англии до Италии. |
