Павек взглянул вниз, в широко открытые глаза, в которых бился страх, и внезапно, его подчернутое и даже льстивое обожание стало понятно: мальчик не хотел, чтобы его бросили, еще раз. Он действительно внутренно изменился: он не хотел, чтобы это случилось снова. И даже неизмененную пустоту в норе Звайна, как и его появление сегодня рано утром, можно объяснить. В катакомбах жило, помимо него, много семей, которые знали семью Звайна и могли позаботиться о нем.

— Она разве не продавец Лага? — повторил Звайн. — И кто-нибудь пытался вылечить ее?

— Брось, — Павек обнаружил, что напряжение соскользнуло по его спине вниз, что он взъерошил волосы Звайна и сжимает его узкие плечи с улыбкой на лице — настоящей улыбкой, а не темпларским оскалом, который заставлял пульсировать его шрам. — Она друг.

Держа руку на плечах Звайна, он повел его к кровати, где Йохан и Руари сумели успокоить Акашию и вновь усадить ее. Павеку казалось достаточно вероятно, что после того, как она столько времени пробыла среди незнакомцев, любое чужое лицо могло привести ее на край истерики, но как только она увидит Звайна и поймет, что это просто мальчик, она будет глядеть на него как на друга. Например вид Руари ее сразу успокаивает.

Но еще прежде, чем они подошли к ней, глаза Акашии вонзились в лицо Звайна и она начала плакать. Звайн высвободился из рук Павека и встал позади его мощной фигуры так, чтобы Акашия не могла видеть его.

— Это Лаг! Он! — громко выкрикнул Звайн. — Она видит вещи, которых нет — в точности, как мой отец, когда его глаза буквально пылали.

Вещи, которых нет. Возможно, что Звайн прав. А возможно этот крик вовсе не из-за мальчика. Солнечный свет бьет через слюду в потолке и падает на кровать многочисленными стрелами, а Звайн просто мальчик с теплой улыбкой на лице, когда он улыбается.

— Вы должны завязать ей глаза, пока ей не станет лучше, — сказал Звайн с уверенностью, рожденной опытом. — Так мы делали с моим отцом, пока могли, до тех пор, пока он вообще не перестал видеть нас всех.

И он даже начал отрывать кусок от своей рубашки, благородный жест, который Павек прервал, обняв его за плечи. Но идея ему понравилась и он сказал Йохану. — Попробуй это. Парень знает, о чем говорит, да и Экриссар запросто мог подложить Лаг ей в пищу.

Эта мысль сильно не понравилась Йохану, лицо которого исказила гримаса гнева, а руки задрожали. Руари, однако, прикрыл глаза Акашии своими ладонями. Сначала она стала еще более буйной, но затем медленно, пока Руари что-то шептал ей на ухо, расслабилась, хотя между пальцами полуэльфа сочились слезы. Он опустил руки, и она уткнулась лицом в его рубашку. Ее руки сомкнулись у него на спине, она повторяла его имя, держась за него.

Звайн опять взялся за свою рубашку. — Мы должны сделать так, чтобы свет не бил ей в глаза, — настаивал он. — Это свет заставляет ее видеть то, что не существует.

Йохан пришел в себя. — Мы можем воспользоваться этим, — сказал он, отрывая кусок полотна от простыни.

— Нет! — Звайн метнулся вперед и выхватил простыню из рук дварфа. — Это грязь! Надо прополоскать ее!

И Павек, внезапно вспомнив, как однажды Зваин вылил на эту простынь полную кастрюлю с супом, был склонен скорее согласиться с ним. Мальчишка пролетел мимо него и вытащил простыню из комнаты — тот самый импульсивный, умный и доброжелательный пацан, которого помнил Павек.

— Вроде бы неплохой малец, — сказал дварф тихо, только на ухо Павеку. — Ты никогда не упоминал, что спас его жизнь.

— Я и не спасал. Это он спас мою. Я должен ему.

— Тогда ты опять задолжал ему.

— Если мы можем верить ему.