Женщины часто говорили, что у него очень чуткие и нежные руки. Они иногда пылко, иногда смущаясь, говорили, что в его руках чувствуют себя, как в Раю. Он с легким пренебрежением выслушивал такие признания, потому что, в сущности, до сих пор ему было все равно, чувствуют ли они себя в раю или только на Елисейских полях. Самое главное, чтобы это не было им неприятно. Но сейчас он был так взволнован и смущен, будто ему доверили чистую, любящую душу. Строго говоря, у него и у самого должна быть душа, и он даже хотел об этом сказать, но вспомнил о верблюде и игольном ушке. И самонадеянное предположение так и осталось невысказанным. Потому что небесное царство было совсем другим. Он знал, что такое царства земные, и для него этого было довольно. Хотя сегодня было бы, наверное, дурным тоном желать чего-нибудь подобного. Сегодня у нею было дурное предчувствие, что он вторгся в недосягаемые выси. Будто его тело, его плоть и кровь, прошло сквозь тиски, а сейчас вырвалось на волю, но вокруг что-то непонятное и необъяснимое, таинственное и манящее. Что-то странное и незнакомое, с чем он никогда до сих пор не сталкивался. Он мысленно помахал рукой навязчивой мысли, и покрепче обнял Харриет, будто хотел убедиться, что она здесь, рядом. Она ответила тихим мелодичным смехом, и этот звук будто сорвал печать где-то внутри него и выпустил на волю прятавшееся там счастье. Оно рвалось к солнцу, неистовое и обжигающее, заставляя кровь стучать в висках и наполняя сердце и легкие волной блаженства. Он чувствовал себя одновременно смешным и всемогущим. Он был счастлив. Ему хотелось кричать.

На самом деле он сидел молча и неподвижно. Он сидел очень тихо, прислушиваясь к новому неведомому чувству. Что бы это ни было, оно освобождало и опьяняло его. Это чувство вело себя, как капризный ребенок и мудрый старик.

— Питер?

— Что, леди?

— У меня есть деньги?

Абсолютная непоследовательность вопроса выпустило счастье наружу, и оно фонтаном ударило в небо.

— Моя дорогая дурочка, конечно, есть. Мы целое утро подписывали разные бумаги.

— Да, я знаю. Но где они? Я имею в виду, могу ли получить чек? Я вспомнила, что не заплатила секретарю, а сейчас у меня нет ни пенни, кроме твоих денег.

— Они не мои, а твои. Они переведены на твое имя. Мербл все объяснил, но, похоже, ты его не слушала. Но я понимаю, что тебя беспокоит. Да, ты можешь в любой момент выписать чек. А почему вдруг такая внезапная нищета?

— Потому что, мистер Рочестер, мне не хотелось выходить замуж в рубище. Я из кожи вон лезла, чтобы ты мог мной гордиться. Я бросила бедную мисс Брейси в слезах и заняла у нее в последний момент десять монет на бензин, чтобы доехать до Оксфорда. Правильно, смейся! Я убила свою гордость. Но, Питер, какая это была сладкая смерть!

— Целый обряд жертвоприношения. Харриет, теперь я действительно верю, что ты меня любишь. Иначе ты никогда не наделала бы таких ужасных и милых глупостей.

— Я знала, что это тебя развеселит. Поэтому решила тебе все рассказать вместо того, чтобы воровать марки у Бантера и посылать запрос в банк.

— Ты хочешь сказать, что принимаешь дар. Великодушная женщина! Раз уж мы об этом заговорили, объясни мне еще кое-что. Как тебе удалось выкупить письмо Донна?

— Это потребовало немало усилий. Несколько мелочей в три с половиной тысячи слов по сорок гиней в «Триллеры года».

— Что? История о молодом человеке, который убил любимую тетю бумерангом?

— Да.