20 мая. Сегодня утром звонил Питер. Он был так взволнован, бедняжка. Сказал, что у них с Харриет только что состоялась помолвка, а это невыносимое министерство иностранных дел срочно отправляет его назад в Рим. Это так на них похоже! Можно подумать, что в этой поездке действительно есть какая-то необходимость. Поэтому он совершенно выбит из колеи — счастлив и зол одновременно. Я тоже разволновалась: нужно встретиться с Харриет, она так нуждается сейчас в поддержке, бедная девочка. Это очень нелегко — остаться один на один со всеми нами, когда ты еще ни в чем не уверена. Я написала ей в Оксфорд. Сказала, я очень, очень рада, что ей удалось сделать Питера таким счастливым. Попросила встретиться, как только она приедет в Дэнвер. Милый мой Питер! Надеюсь и молюсь, что она действительно его любит. И любит именно так, как он того заслуживает. Я сразу все пойму сама, как только ее увижу.

21 мая. После чая читала «Звезды смотрят вниз». Очень грустная книга, и совсем не то, чего я ожидала, когда прочитала название. Наверное, я тогда подумала, что это строка из Рождественского гимна, но, похоже, из похоронного марша. Нужно спросить у Питера, он, наверное, знает. Вошла Эмили и объявила: «Мисс Вэйн». Я так удивилась и обрадовалась! Вскочила с дивана, напрочь позабыв об Озирисе, который дремал у меня на коленях. Он страшно оскорбился. Я ее встретила словами: «Моя дорогая, как это мило, что вы пришли». Она очень изменилась, я ее не сразу узнала. Это и неудивительно, ведь прошло пять с половиной лет. Да и кто бы выглядел лучше после этого ужасного колледжа. Она подошла прямо ко мне, решительная, Но такая испуганная, будто я — огнедышащий дракон, и хриплым, срывающимся голосом сказала: «Вы написали мне такое доброе письмо. Я не знала, что ответить, и поэтому решила приехать. Скажите честно, вы действительно не против нашего с Питером брака? Потому что я люблю его до безумия, и с этим уже ничего не поделаешь». И я ответила: «О, пожалуйста, продолжайте его любить. Он так этого хочет. Я люблю Питера больше всех своих детей. Конечно, родители не должны так говорить. Но сейчас я могу сказать это вам. И я очень этому рада».

И я ее поцеловала, а Озирис так рассвирепел, что впился когтями ей в ногу. Я извинилась и выгнала его вон. Потом мы сели на диван, и она сказала: «Знаете, о чем я думала всю дорогу от Оксфорда? Мы с вами встретимся и, если все будет в порядке, у меня появится хоть кто-то, кому я, наконец, смогу рассказать о своих чувствах к Питеру. Только эта мысль не дала мне струсить и на полпути не повернуть назад». Бедный ребенок! Похоже, это действительно все, чего она хотела. Харриет была совершенно сбита с толку. Помолвка состоялась в воскресенье поздно вечером, и они полночи просидели рядом, бедняжки, а утром он должен был уезжать, не успев ничего устроить. И если бы не его кольцо, которое он в последний момент быстро надел ей на палец, все могло бы показаться ей сном. И после стольких лет, когда она вынуждена была держаться из последних сил, вдруг наступил момент полного покоя, можно было, наконец, хоть немного расслабиться. И теперь она не знала, что с собой делать. Рассказала, что не была так безудержно счастлива с самого раннего детства, и это немыслимое счастье ее совершенно опустошило. Я подумала, что она и в буквальном смысле, должно быть, опустошена: бедный ребенок с воскресенья ничего не ел и совсем не спал. Послала Эмили за шерри и печеньем и уговорила ее (я имею в виду Харриет) остаться с нами пообедать. Говорили о Питере до тех пор, пока мне уже не начал слышаться его голос: «Дорогая мама, ты меня любишь уж слишком сильно…» Харриет увидела портрет Питера, его тогда снимал Дэвид Беллецци. Фотография Питеру ужасно не нравится, и я спросила Харриет, что она о ней думает. Она ответила: «Здесь Питер — благопристойный английский джентльмен. Но совершенно не чувствуются ни его душа, ни его настроение.