— Я охотился… Все так делают…

— Слова «охотился» у них нет… Охотился — это и значит, убивал, — пояснила девушка Якову Николаичу. — Так и переводить, или скажете что-то другое?

— Они не хотят, чтобы я охотился? — сипло спросил Зверомузыка.

— Не хотят, — девушка тряхнула волосами. — Так что мне им сказать, зачем вы убиваете медведей?

— На шкуры… Они очень красивые… Иметь медвежью голову почетно… Того, кто убил медведя, уважают, — даже Сучье Вымя понимал, что Яков Николаич старается представить удобнее для себя последствия охоты.

Медведи зафыркали, глядя друг на друга, заворчали.

— Ты помнишь медведицу и медвежат, убитых две луны… позавчера?

— Конечно, помню.

— Убить маленького медвежонка — это тоже было почетно? Его голову надо повесить на стене, чтобы тебя уважали?

Яков Николаич размышлял, обратив лицо к светлеющему небу.

— Медвежонок сам свалился с дерева.

На этот раз медведи фыркали особенно долго.

— Ты врешь, — переводила девушка. — Ты сам убил медвежонка, нам рассказал его брат.

— Чей брат?! — вскинулся Яша, и опрокинулся на спину, длинно, тоскливо застонал.

— Брат медвежонка, которого ты убил, — переводила девушка фырканье и ворчание. — Другой медвежонок, которого посадили в клетку и который убежал отсюда.

— Жаль, надо было и его мне пристрелить, — злобно бросил Яша Зверомузыка, и зря, потому что девушка тут же стала что-то фыркать и ворчать, а медведи явно взволновались.

— И не стыдно тебе на них работать? — так же злобно кинул Яша уже девушке. — Человек, а на зверье пашешь. Хочешь машину «ауди»? Хочешь квартиру в Красноярске? Я все могу…

— Меня медведи, между прочим, от голодной смерти спасли, а люди только мучили, чуть не убили. Я сама медведица, чтоб ты знал. И ничего ты уже больше не можешь, не хвастайся.

На это Зверомузыка ничего не ответил, только скрежетал зубами. Сучье Вымя невольно вспомнил, что умение скрипеть зубами необходимо для «воров в законе», и что без этого умения не видать уголовному возведения в высокий и почетный ранг.

А медведи ворчали, фыркали, хрюкали, и девушка опять заговорила:

— Ты жалеешь, что не убил и второго медвежонка?

Зверомузыка долго молчал. Так долго, что девушка посоветовала ему не тянуть.

— Ты же видишь, они сидят, как статуи… И будут сидеть сколько надо, лучше отвечай им поскорее.

— Я им что хочешь могу дать… Переведи: даю все, чего они только хотят, только пусть отпустят… Вон вертолет сидит, улечу, — привезу все, что угодно.

Девушка пожала плечами под пушистой розовой кофтой, стала фыркать и ворчать. Медведи тоже.

— Нам от тебя ничего не нужно, у нас все есть. Скажи — ты жалеешь, что не убил второго медвежонка?

— Я жалею, что он убежал… Если бы не убежал, он жил бы у меня в доме, я бы хорошо его кормил… Спроси — а они сахар любят? Спроси, медведица! О! Они же должны любить мед! Сколько меду им нужно, а, медведица?!

На этот раз фырканье, хрюканье, ворчание продолжались очень долго, и девушка не просто переводила, она говорила вместе со всеми. В это же время на поляне показался еще один медведь; зверь деловито рысил прямо к вертолету, а на хребте у него примостились двое мальчишек, лет примерно по тринадцати. Мальчишки деловито сунулись в вертолет, там загромыхало железо.

— Эй… Эй, вы что делаете, а?! Что тут твориться, медведица?! Девка, ну я кому говорю?! Уйми пацанов, они же так еще и напортят!

Так разорялся Зверомузыка, медведи и девушка фыркали, не обращая на него внимания, так же действовали и мальчишки — лазили по вертолету, как будто не слышали воплей.