Пустой островок среди болота, близкие хребты Саян — кажется, что совсем близко. Веет закатный ветер, морщит словно покрытую олифой, рыже-черную воду озера. Плывет по рыже-черной закатной воде куча сучьев, на ней — гнездо рогатой утки чомги. Еще какая-то птица, черный силуэт на бирюзовом предзакатном небе, взлетела, захлопала крыльями, понесся над камышами печальный долгий крик. Опять нырнула.

Солнце зашло за хребты, сразу стало гораздо холоднее. Темнота поползла вместе с длинными тенями, и вместе с темнотой поползла жуть. Сесть бы сейчас в высокоствольном кедраче, примять папоротник, чтобы закатный, потом ночной ветер вздыхал где-то высоко над головами, развести высокий костер, отгоняющий холод и мрак. Сидеть бы сейчас, жарить этого последнего медведя, поминать Константина…

То есть помянуть можно и сейчас — спирт еще плещется во фляжках. Но нет тут ни огня, ни мяса, ни теплого, уютного кедрача. И главное — нет понимания: а как теперь отсюда выбираться?!

Вроде бы, вот она, тропа… Пошли? Пошли, и тут же Андрюха провалился по грудь, стал погружаться в жижу: под слоем чистой воды тут меньше чем в метре — илистое дно. Поверхность дна, жидкая грязь, не держит человеческого тела. Срубили стволик подлиннее, Андрюха уцепился за него, вытащили застрявшего даже без особенных усилий. Будь другие обстоятельства, даже весело тащили бы Андрея, а так — солнце уже совсем село. Еще пока светло, но все же и ночь крадется, скоро будет и полная тьма. Андрюха весь мокрый дрожит на ветру, в сапогах хлюпает, сигареты и спички пропали.

Вроде бы, вот место, где мы вышли… Оно? Как будто оно, да ведь и тут затоптано нашими же сапогами, трудно ручаться. Сунулись? Сунуться-то сунулись, но и тут во все стороны дно топкое, никак не найдешь той тропинки, по которой шли сюда. И неверная она была, и ненадежная, а вот ведь довела до островка. Возле островка дно было крепче, надо войти в воду, и там уже, стоя в воде примерно по колено, нащупать топкую, но реальную, держащую человека тропинку.

Легко на словах, не получается на деле: везде, куда ни сунься, топко, не отойти от островка больше, чем шагов на пятнадцать — глубина резко растет, а дно топкое. Солнце совсем закатилось, легли серые мглистые сумерки. Давно нет вопроса — где зверь? Есть более простой, более насущный вопрос — ну, и как отсюда выбираться?! Да к тому же темнота, совсем уже темно становится, и ветер не порывистый, закатный, а устойчиво тянет с одинаково силой — ночной…

— Мужики! Давайте-ка костер, а? Придется здесь ночь перекантоваться…

Пожимая плечами, поджимая губы, стал рубить Кольша этот тальник — растительную дрянь, из которой ни строительного материала никакого, ни пламени костра… ничего. Разве что наплести корзин можно было бы из гибких лоз, которые еще и срубить почти невозможно — пружинят, отскакивают под топором почем зря. Но счастье еще, что есть хотя бы такая дрянь, не желающая разгораться, дающая тепла в сто раз меньше, чем дыма. Счастье, что засунул за пояс топор хозяйственный Кольша, что есть спички или зажигалки у большинства, и что островок не совсем голый. Какой-никакой костер, пусть больше чадящий и воняющий — но источник света и тепла.

Что, спать? Хоть немного, но покемарить, чтобы не потерять силы к рассвету. Ну и влетели… Даже разговор шел вялый, то ли с голодухи, то ли от недоумения.

— Кто же знал… — Володька все чесал, чесал затылок… — Завтра прощупаем дно прутьями, найдем дорогу.

Говорящий и сам понимает, что его голос звучит не убедительно.