Впереди — редкий лес, горевший несколько лет назад, видно далеко. Спускаясь по склону, охотники хорошо видели, как по противоположному склону долины, метрах в шестидесяти, мелькают два хребта. Грянули выстрелы, одна спина как будто шарахнулась в сторону, побежала менее уверенно.

— Бей его! Еще один побежал! Во-он он! — с такими азартными воплями охотники палили в зверей, вовсю удиравших через гарь к высокому кедрачу.

Звери оторвались от преследования, сделались не видны. Не страшно! Такого темпа они долго не выдержат, да как будто, в них и попадали? А! На земле пятна крови. Один из зверей серьезно ранен, скоро начнет отставать! Люди обо многом бы задумались, если бы смогли увидеть эту сцену: оторвавшись от людей, медведи стали фыркать и ворчать. Потом старый медведь, раненый в левый бок, свернул вбок, а молодой побежал было дальше… Потом остановился, зафыркал… Старый рявкнул в ответ, помчался дальше.

В результате молодой медведь с белым ошейником продолжал нестись вперед, а старый, после того как повернул, сделал круг с километр, и вышел к собственным следам. Зверь терял силы; временами мир раздваивался, растраивался перед его глазами, постояв подольше в засаде, он переступил и поскользнулся на вытекшей из него крови. Голоса совсем близко. Зверь лег, больше всего боясь, что уже не сможет встать. Наваливалась истома, звон заволакивал уши, его покачивало даже лежа.

Зато теперь люди были ему очень хорошо видны, а сами они и не подозревали об его близком присутствии. Вот люди пробежали мимо. Будь с охотниками собаки, этот номер у него бы не прошел. А так… Грязно-бурая туша, как с перепугу показалось, размером примерно со слона, вылетела из подроста кедрача, на секунду зависла, сверху и сбоку рухнула на людей. Болезненный вскрик, выстрел в упор, нехороший хруст и еще выстрел.

— Смотри, откуда взялся!

— Надо же!

— Оттаскивай!

— Костя, очень больно?!

Последний вопрос был совершенно праздным — взглянуть на перекошенное лицо Константина было бы совершенно достаточно.

Не понадобились даже лаги, упирались в тушу руками, подводили ружья для упора. Потащили Константина, и остановились от его болезненного вскрика.

— Где болит?!

— Когда не трогаете — то нигде…

Опытный Акимыч отстранил остальных, ощупал массивное тело. Стараясь действовать незаметно, помотал головой остальным.

— Ну что, Василий Акимович? Жить буду?

Голос у Константина стал непривычно высоким, и как он ни старался, все же жалким.

— Будешь, Константинушка, будешь! Через несколько дней бегать будешь! — ох, слишком бодрый, слишком оптимистичный голос у Зуева! Слишком уж он во всем уверен, не обманул он Костю Донова.

— А что же я тела не чувствую? Позвоночник перебит?

— Не перебит… Поврежден… В наше время это знаешь как все делают!

— Ладно… Положите, чтобы лес видеть.

— Помирать собрался?! Не помрешь! А на спину не перевернем — он тебя за спину схватил, там раны главные.

— Не чувствую… Почти не чувствую.

Все это время Зуев вместе с Сашей Хлыновым ловко раздевал, ловко бинтовал Константина. Сумрачно смотрели остальные, как ворочают они неподвижное, бесчувственное тело. Конец Константину Донову, молодому пополнению охотников; если не помрет сразу, все равно это уже не человек — живая голова на мертвом теле. Так и будет он лежать, пока от пролежней или пустяковой простуды не помрет. И хорошо, если помрет быстро, до того, как смертельно надоест всем родным; до того, как они сами начнут призывать этот конец, в глубине души ждать — когда же…

— А ведь этот… второй — он далеко не убежит! — Зуев кивнул в ту сторону, куда продолжал драпать второй зверь.