Сергей Данилов давно уже планировал засаду — задолго до советов Товстолеса. Действительно, если он сам не может выйти на преступника — пусть нехороший человек сам выйдет на него! Данилов искал только случая, когда уедет семья, и в доме останется жить кто-то один из активных охотников (убийца клевал в основном на них). Хохловы вот собираются уехать… Похоронят, что осталось от Сергея, и в тот же день уйдет машина в Ермаки, увезет Ивана и Марию Павловну к родственникам. Может быть, придется везти Ваню и в Минусинск, и в Красноярск; там лучше, надежнее врачи, чем в Ермаках, и ничего не жалко, чтобы спасти больного сына. Собирался поехать и Василий Михайлович, но с ним побеседовал Данилов… Пусть даже и уедет в конце концов безутешный отец, но пусть сперва послужит для одного хорошего дела…

Уехали Хохловы, остался глава семьи один. Весь день ходил, хромал по всей деревне, всем рассказывал, что несколько дней проживет в доме один, пока не получит весточку от семьи, не решит — ехать ему с ними, или остаться вести хозяйство. Если кто-то здесь, в деревне, выслеживает одиноких — пусть выследит. Если узнает кто-то из живущих в других местах — пусть он получит известие.

Ясно же, что убивает кто-то, кто узнает — человек теперь живет один… Может быть, убийца и не сам узнает, кто остался один в доме; может быть, ему рассказывают «наводчики», Но как выйти на передающих сведения? В наше время есть столько способов передать все что надо, почти никак не «засветившись»! Так что надо поймать самого «знающего» — того, кому сообщается, и кто убивает охотников. От него, может быть, потянутся и ниточки к «наводчикам»…

Темнело рано, по-августовски; в десять часов вечера стало уже совсем темно. В начале одиннадцатого Василий Михайлович погасил свет, а через несколько минут огородами, одетые в темное, к нему проскользнули Данилов с верными Саней и Васей.

Роли распределены заранее. Данилов сел так, чтобы видеть часть двора с калиткой и воротами, с выходящим на улицу забором; ему казалось, что он придет с этой стороны.

Василий контролировал вид на малину, сарай и соседский забор за сараем, а Саша — на весь остальной огород и на участки соседей за ним. Василий Михайлович лег спать… он заявлял, что не верит — убивать его никто не явится. Но ружье он все же зарядил и положил возле постели.

Если бы потом Данилова спросили, что было труднее всего, он бы сразу ответил: «не курить». В тех засадах, где успел побывать Данилов, можно было курить и пить кофе. Здесь курить было нельзя, потому что чиркающая спичка, звук сигареты, которой стучат о пепельницу или тлеющий на конце сигареты огонек могут выдать засаду. Надо сидеть у окна, внимательно вглядываться в темноту.

Бросая взгляды на светящийся циферблат своих часов, Данилов убеждался в одном: время течет страшно медленно. Крапал меленький дождь; если и светили луна и звезды, их свет не пробивался через тучи. Перестало орать радио возле магазина; там, над магазином, зачем-то светила сильная лампочка всю ночь. Вторая такая же — над школой. Необходимости в этих лампочках не было ни малейшей, скорее так, местный обычай. Остальная деревня стояла холодная, темная, без единого звука или самого малого огонька. Даже не лаяли собаки. Двенадцать… Половина первого… Половина второго… Время от времени скрипели половицы. Налетал ветер, стряхивал воду с деревьев, нажимал на оконные рамы. Серо-черная пелена над деревней на мгновение разрывалась, угольная чернота чуть-чуть светлела. Выплывали заборы, крыши, начинали блестеть мокрые камни на улице, глянцевито отсвечивать листья. И опять кромешная тьма. Невыносимо хотелось спать.

Без двадцати минут два по улице кто-то прошел.