Ана была настоящим вихрем. Шариком о ста гранях в обществе, где все лунки – только круглые. Им было по десять лет, когда Ана научила Маю стрелять из охотничьего ружья. Отец Аны всегда прятал запасной ключ от оружейного сейфа в коробке, которая стояла высоко на другом шкафу в подвале, пропахшем плесенью. Помимо ключа и пары бутылок водки в коробке хранилась куча порножурналов. Мая в ужасе посмотрела на Ану, но та лишь пожала плечами: «Папа не умеет пользоваться интернетом». Они стреляли в лесу, пока не кончились патроны. Тогда Ана, всегда носившая с собой нож, вырезала им мечи, и подруги сражались среди деревьев, пока не стемнело.

И вот Мая смотрела на свою подругу, которая смущенно опустила руки, не осмелившись прокричать «Суперклево!», потому что теперь она больше всего на свете мечтала быть такой же, как все. Мая ненавидела подростковый возраст, наждачную бумагу и круглые лунки. Ей так не хватало ее – девочки, которая играла в рыцарей в лесу.

Люди становятся тем, что о них говорят. Ана всегда слышала, что она одно сплошное недоразумение.

Время от времени Беньи вспоминал свою старшую сестру Адри, державшую собачий питомник. Чем ближе юниоры были к чемпионату, тем сильнее Беньи чувствовал свое сходство с собаками: будешь приносить пользу, поводок станет длиннее.

Учительницу стало слышно задолго до того, как она ворвалась в кабинет.

– Эти макаки… эти… я больше не могу!!! – орала она, переступая порог.

– Спокойно, цыпочка, – улыбнулся Беньи, уверенный, что сейчас схлопочет затрещину.

– ПОВТОРИ, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?!! КЛЯНУСЬ, ЕСЛИ Я ЕЩЕ РАЗ ЭТО УСЛЫШУ, ТЫ НЕ БУДЕШЬ ИГРАТЬ В ЭТОМ МАТЧЕ!!! – кричала она, подняв руку.

Директор, громко вскрикнув, вскочил из-за стола, схватил ее за руку и с возмущенным видом вывел из кабинета. Наверное, это правильная реакция – взять человека за руку, но и учительница, и Беньи знали, что взять за руку нужно было не ее.

11

Остальным в команде приходилось еще хуже, ведь если ты лучший, то тебе меньше попадает, а в этом сезоне Амат стал лучшим. Закариас только успевал уворачиваться от фонтана слюней, когда Бенгт орал: «Зак, хватит шрам между ног чесать, чертов транс!» или: «У тебя скорость как у беременной!» – но тут вылетал Амат. Когда он думает, как близок был год назад к тому, чтобы навсегда бросить хоккей, он и сам не знает, радоваться ли тому, что не бросил, или расстраиваться, что так решительно отказался от этой идеи.

Он тогда дико устал, это он помнит хорошо. Устал от борьбы, от постоянного крика, от взбучек и драк, от того, что во время тренировок в раздевалку проникали юниоры, резали его ботинки и выбрасывали одежду в душ. Устал доказывать, что он не тот, кем они его называют: «Из Низины. Сын уборщицы. Слишком мелкий. Слишком слабый».

Однажды вечером, придя домой, он лег в постель и пролежал в ней четыре дня. Мама его не трогала. Только на пятый день она открыла дверь и заглянула к нему перед тем, как уйти на работу:

– Я понимаю, что ты играешь с медведями. Но все же не забывай, что ты лев.

Поцеловав его в лоб, она положила руку ему на сердце, и он прошептал:

– Мама, это так трудно.

– Если бы твой папа увидел, как ты играешь, он бы тобой очень гордился, – ответила мама.

– Папа, наверное, даже не знал, что такое хоккей… – пробормотал Амат.

– Именно поэтому и гордился бы! – повысила голос мама. А она гордилась тем, что никогда не повышает голос.