— Итак, решено, не правда ли? Ты пригласишь их сегодня.

— На какой день? — осведомился флибустьер, не отрывая взгляда от моря.

— Сегодня пятница… — начал дон Торибио.

— Несчастный день, — заметил Бартелеми с насмешливым выражением.

— Эх ты, суеверный! Пригласи своих гостей к будущему вторнику.

— Пожалуй. Если тебе нечего больше сообщить мне, то прощай или, вернее, до свидания вечером. Мы у самого Турбако.

— До вечера.

Они повернули в разные стороны.

Всадники находились совсем неподалеку от узкой тропинки, которая вела к шалашу, прежнему жилищу Берегового брата.

Дон Торибио тихо продолжал свой путь и въехал в деревню, а капитан направился к лесу.

— Как только исчезнет надобность в его помощи, я сумею от него избавиться, — пробормотал мексиканец, посмотрев вслед товарищу, который скрылся за деревьями.

— Как долго еще Господь будет терпеть на земле этого подлеца и допускать его злодеяния, — пробормотал в свою очередь капитан Бартелеми, углубляясь в чащу леса.

Дон Торибио Морено сошел с лошади и без малейшего колебания направился в кабак с видом человека, вполне привычного к виду этого более чем подозрительного заведения.

Мы забыли упомянуть, что за те полчаса или минут тридцать пять, на которые капитан Бартелеми оставил его одного, достойный мексиканец перед въездом в деревню, спрятавшись, без сомнения, за кустом, воспользовался полным уединением, которое царило вокруг, чтобы переодеться и настолько изменить свой наружный вид, что его не узнал бы никто, кроме флибустьера, одаренного зорким и проницательным глазом и сильно заинтересованного всем происходящим.

Подъехав чуть позже к кабаку, капитан остановил лошадь.

С минуту он колебался. Очевидно, с первого же шага, который ему предстоит сделать в общей зале, взгляд его товарища упадет прямо на него и он будет узнан.

Именно этого он и хотел избежать.

К несчастью, флибустьер находился перед одним из тех затруднений, которые порой возникают случайно и разрушают любые, даже самые тщательно обдуманные планы, поскольку не представляется никакой возможности обойти их.

Но капитан Бартелеми был из числа тех энергичных, с железной волей людей, которые, сильно захотев чего-нибудь и приняв решение, скорее дадут убить себя на месте, чем отступятся от него.

— Ба-а! — пробормотал он про себя, выразительно пожав плечами. — Кто ничем не рискует, ничего и не получает. Как он ни хитер, все же не у него мне учиться хитрости. К тому же, — насмешливо заметил он, — я заслужил от Бога это вознаграждение!

Он поднял лошадь на дыбы, чтобы привлечь к своей особе внимание, а когда никто не вышел, крикнул громовым голосом:

— Эй, кто здесь кабатчик! Выйдешь ли ты, мерзавец, черт тебя побери?!

Почти мгновенно на пороге явился субъект в жалких лохмотьях, сухощавый, худосочный, кривобокий и горбатый, с лицом в форме треугольника и голодным выражением круглых, точно буравом просверленных карих глаз, которые, однако, светились тонким умом.

Этот прелестный образчик индейской расы — человек этот был индеец — взял в руку засаленную шляпу, украдкой лукаво взглянул на путешественника и наконец решился подойти.

— Что прикажете, ваша милость? — сказал он, низко кланяясь и взяв лошадь под уздцы.

— Хочу, — ответил капитан, — чтобы ты отвел мою лошадь на конюшню, а мне подал водки.

— Здесь? — хитро спросил индеец.

— Нет, — с живостью возразил капитан, — в общей зале или, если там слишком людно, в отдельной комнате; я оплачу, что причитается.