— Это справедливо! — посмеиваясь, согласился бравый капитан.

— Пойдемте, — сказал индеец. Капитан пошел вслед за ним.

Тонильо, как звали индейца, не вошел в общую залу, а обогнул угол дома и направился через конюшню к двери, не запертой на ключ. Он привел капитана в какой-то подвал, где было сложено несколько бочонков с водкой и вязанок сорок корма для лошадей.

Тонильо осторожно отодвинул вязанки, прислоненные к стене, и указал капитану на довольно широкую щель в перегородке.

— Здесь вам будет очень удобно, — сказал он.

— Хорошо, можешь идти, — ответил флибустьер. — Смотри, чтобы не увидели моей лошади. Когда эти люди соберутся уезжать, вернись сюда.

Индеец отвесил почтительный поклон, вышел из подвала и затворил за собой дверь.

Капитан внезапно очутился в глубоком мраке.

Единственный свет, которым освещался подвал, исходил от широкой щели, указанной индейцем.

— Ведь я всегда знал, — пробормотал себе под нос капитан свойственным ему насмешливым тоном, — я был уверен, что Господь никогда не покидает честных людей.

И, пристроившись как можно удобнее, он приложил глаз к скважине.

Взгляду его представилась одна из тех живописных картин, которые наш бессмертный Калло уже тогда начал гравировать в своих странствиях с цыганами.

В зале, довольно обширной, но едва освещенной узкими окнами, тусклые стекла которых были покрыты паутиной, где табачный дым густым облаком стлался под потолком, поглощая почти весь свет, находились человек двадцать сущих висельников, если судить по лицам с низкими лбами, выступающими, словно клювы, носами, коварным взглядом и с усами, так лихо закрученными вверх, точно они были готовы проткнуть небо.

Люди эти, одетые буквально в отрепья, но драпировавшиеся в них с искусством, которым владеют одни только испанцы, в случае нужды способные составить себе живописный наряд из одной простой бечевки, лежали или стояли вокруг столов в самых причудливых позах.

Все были отлично вооружены.

У каждого из них не только висела на боку длинная шпага с рукояткой в виде раковины, но все до одного к тому же имели пистолеты за поясом и широкие кинжалы с роговой ручкой — за голенищем правого сапога.

Капитан с минуту отыскивал глазами своего «приятеля» среди этой пестрой толпы бродяг и разбойников.

Он вскоре обнаружил его сидящим на единственном стуле, который был в зале. Прислонившись к спинке и закинув назад голову, мексиканец, по своему обыкновению, курил превосходную сигару.

В ту минуту, когда флибустьер наклонился к щели, дон Торибио Морено держал речь; разбойники слушали его с величайшим вниманием.

— Господа! — небрежно говорил он, пуская огромные клубы дыма ноздрями и ртом. — Я не понимаю вашего колебания. В чем же, наконец, дело? Ведь проще, ей-Богу, и быть ничего не может.

— Проще! — подхватил хриплым голосом рослый детина отвратительной наружности, кривой на правый глаз и косой на левый. — Гм! Видно, вашей милости угодно шутить. Я не нахожу этого дела таким простым.

— Черт тебя побери, любезный Матадосе, — возразил дон Торибио заискивающим тоном. — Ты вечно находишь затруднения в пустяках.

Достойный Матадосе, судя по виду, между прочим будь сказано, вполне заслуживающий свое прозвище, которое по-испански означает буквально «убивший дюжину», ответил невозмутимо:

— Я возражаю потому, ваша милость, что я честный человек и добросовестно исполняю дело, за которое возьмусь, чтобы не заслужить укора.