|
.. До визита к нему я пропустил для храбрости несколько рюмок... Он это сразу же учуял: я догадался об этом по тому, как он со мной разговаривал: "Судья решит, кто из вас двоих в состоянии создать лучшие условия для жизни ребенка..." Ту же мысль высказала мне и жена. "Почему ты не уходишь? - спрашивала она не раз. У тебя что, совсем нет собственного достоинства? Разве не понимаешь, что ты здесь лишний?" Я упрямо ей отвечал: "Свою дочь я не могу оставить..." - "А разве она не моя? Думаешь, я отдам ее такому пьянице, как ты?" - Я не пьяница, господин комиссар, - возбужденно убеждал Планшон. - Умоляю, поверьте мне, это только видимость. Раньше я никогда не пил, даже и рюмки не пропускал. Но что мне оставалось делать, когда я вынужден был слоняться по улицам вечерами напролет? Я, естественно, заходил в какой-нибудь бар, устраивался за стойкой, чтобы хоть как-то ощущать вокруг себя людей, слышать их голоса, беседы... Я выпивал одну-две рюмки и начинал размышлять... Чтобы совсем забыться, заказывал еще рюмку, потом другую... Я пытался взять себя в руки и прекратить пить, но чувствовал себя настолько плохо, что однажды чуть не бросился в Сену... Не сделал этого только из-за Изабеллы... Она не должна оставаться с ними... Лишь только представлю себе, что однажды она назовет его папой... Планшон плакал и, ничуть не стыдясь этого, вынул носовой платок из кармана, чтобы вытереть слезы. Мегрэ не сводил с него взгляда. Разумеется, какие-то отклонения в психике у него имелись. Был ли причиной тому алкоголизм или нет, но чувствовалось, что Планшон чересчур возбуждался и легко впадал в отчаяние. Полиция к нему претензий не должна была иметь: ничего преступного он ведь не совершил. Он всего лишь намеревался убить жену и ее любовника, но это были только слова. О своих намерениях он никому вслух не говорил, и поэтому ему нельзя было даже предъявить обвинение в том, что он угрожал жене смертью. Если строго придерживаться закона, то комиссар только и мог бы сказать Планшону: "Зачем вы пришли сейчас? Приходите после..." То есть после того, как Планшон убьет жену и ее любовника! При этом комиссар добавил бы, не слишком боясь ошибиться: "Если вы изложите свою историю присяжным, как вы мне ее только что рассказали, и если у вас будет хороший адвокат, то, вполне вероятно, суд вас оправдает..." Не явился ли сюда Планшон за тем, чтобы комиссар подсказал ему, как поступить в такой ситуации? На какой-то миг в голове Мегрэ мелькнуло подобное подозрение. Он не выносил плачущих мужчин и не верил тем, кто с легкостью изливал свою душу первому встречному, выставляя напоказ чувства, подогретые алкоголем. Это его обычно раздражало. Мегрэ до сих пор так и не ужинал, и ему не удалось посмотреть любимую телевизионную передачу. А Планшон, казалось, даже и не собирался уходить. Ему, похоже, пришлась по душе атмосфера в этой теплой квартире. Не получится ли с ним, как с той потерявшейся собакой: каждый, проходя мимо, гладит ее, а затем не может от нее отвязаться? - Извините меня... - прошептал Планшон, вытирая слезы платком. - Должно быть, я кажусь вам смешным... Но я впервые делюсь своим горем с кем-то... У Мегрэ было желание ответить ему: - А почему вы выбрали именно меня? Потому что о комиссаре много писали газеты, и репортеры создали ему репутацию человечного полицейского, способного все понять. - Сколько времени прошло с тех пор, - спросил Мегрэ, - как вы написали первое письмо? - Больше двух месяцев... Я написал его в маленьком кафе, что на площади Тертр. |
