— Слушай, Уолтер, завтра ярмарка на главной площади — не желаешь сходить перед отъездом? — вдруг сказала Зэла.

— С тобой?

— Что я там забыла? Иди, посвети своей мордашкой, а мы с Хенриком так и быть объясним все молоденьким дурочкам, которые будут рыдать потом у тебя под дверью, — презрительно фыркнула она.

— Ты невыносима, Зэла. Как ты вообще стала такой колючкой?

— Моя досточтимая матушка, да приснится она Спящему в следующем сне, утверждала, что я такой родилась, — пожала плечами она. И купи своей девочке приличное платье, чего она у тебя ходит в таких тряпках, будто она их у какой-то нищенки с веревки с бельем попятила?

Уолтер только тяжело вздохнул и закатил глаза.

Он не знал, с чьей бельевой веревки Эльстер украла одежду.

Долив кофе в свою кружку и взяв вторую, он поднялся в комнату.

Эльстер уже проснулась и сидела на кровати, завороженно глядя в стену, где плясали серо-голубые тени от колышущейся гардины.

— Я все понимаю, но ты не могла бы накинуть одеяло? — пробормотал он, отворачиваясь.

— Прости, у тебя занавесочки такие интересные, я засмотрелась, — ответила Эльстер.

Уолтер услышал шорох ткани и звук приближающихся шагов.

— Ух ты, кофе! Ты варил?

Она коснулась его пальцев, забирая чашку. Уолтер открыл глаза, тяжело вздохнул и закрыл их обратно.

— Милая, не могла бы ты одеться?

— Так я же…

— Что-то кроме рубашки?

— Зануда, — удивленно сказала Эльстер. — Ты же вроде с этой девицей в перьях…

— Мы старые друзья… — смущенно пробормотал он.

— А мы будем новыми друзьями, — ответила она, кладя руку ему между лопаток.

Прикосновение обожгло сквозь рубашку. Кажется, она только что держала чашку в этой руке.

— Да оделась я, перестань делать вид, что мы играем в прятки, — проворчала Эльстер.

Уолтер обернулся. Она сидела на кровати, одетая, и смотрела на него своим желтым взглядом, в котором Уолтер ничего не мог прочитать.

— Ничего не забыл? — вкрадчиво спросила Эльстер, делая глоток из чашки.

— Вроде бы…

— Еда, Уолтер. Ты же не оставишь девочку голодной?

— Не оставлю. А ты ответишь мне на простой вопрос.

— Ты хочешь шантажировать меня бутербродом? — обиженно отозвалась она, и Уолтеру немедленно стало стыдно.

— Нет, я отдам его тебе в любом случае, а ты будешь хорошей девочкой и мне ответишь, — сказал он, подавив в себе желание оставить вопрос незаданным.

— Ну… ладно, я попытаюсь. Про черепашек?

— Про еду. Я честно сказать, читал только Рейне, но мне кажется… зачем тебе есть, Эльстер?

— Потому что на масле с бутерброда шестеренки быстрее крутятся, — серьезно ответила она.

— Я не шучу.

— Я тоже.

— Эльстер, послушай, меня терзают очень серьезные подозрения…

— А сделай так, чтобы они терзали тебя поменьше, хорошо? Вот тебе официальная версия: «пташки» едят и пьют, потому что полностью воспроизводят человеческие желания и потребности. Мы на ощупь как люди, мы пьем, едим, испытываем эмоции. Но это все ложь. Как голограммы парусов на мачтах, мы только тени, обманки. Лживое отражение тех, кем мы никогда не будем.