Испанский посланник, прибыв в Мехико, признал правительство Мирамона, и вот к нему-то и обратился в отчаянии Мирамон, желая заручиться поддержкой представителей иностранных государств для переговоров о мире и предлагая со своей стороны соответствующие уступки.

Во-первых, условия о мире определяют представители воюющих сторон вместе с представителями Европы и Соединенных Штатов.

Во-вторых, представители воюющих сторон назначают главу республики, который сохраняет свою власть вплоть до решения этого вопроса представителями всей страны.

В-третьих, на собраниях этих же представителей будет решен вопрос о созыве Конгресса.

О том, что распри утомили Мирамона и он ничего так не желает, как мира, свидетельствует телеграмма от третьего октября 1860 года, посланная Мирамоном испанскому послу. Вот какими словами она заканчивается: «Да исполнятся с Божьей помощью все мои пожелания, с которыми я обращаюсь к вам лично».

Как и можно было предполагать, попытка мирного решения вопроса не удалась. Почему? Это ясно каждому, даже не интересующемуся политикой.

Хуарес, овладевший большей частью мексиканской территории, чувствовал себя хозяином страны и, хотя ничего не имел против переговоров, хотел не уступок со стороны Мирамона, а полной его капитуляции.

Но Мирамон, отважный как лев, затравленный охотниками, верил в непобедимость своей шпаги и не хотел сдаваться.

Итак, 17 ноября он обратился к своим приверженцам с последним воззванием, стараясь разбудить в них веру в общее дело и заразить своей энергией.

К несчастью, в войсках Мирамону больше не верили и остались глухи к его призыву. Личные интересы и страх взяли верх. Мирамону надо было решать: либо прекратить борьбу и сложить с себя власть, либо все поставить на карту и попытать счастья с оружием в руках.

После долгих размышлений генерал решил снова взяться за оружие.

Ночь была на исходе, бледный свет проникал в комнату через занавески, споря с гаснущим пламенем свечей. Генерал вел разговор с доном Хаиме, которого не так давно принимал в этом же кабинете.

Догоравшие свечи свидетельствовали о том, что разговор начался давно, и сейчас оба склонились над большой картой, обмениваясь замечаниями.

Вдруг генерал выпрямился, опустился в кресло и прошептал:

— Зачем упорствовать вопреки судьбе?

— Чтобы победить, генерал! — ответил дон Хаиме.

— Это невозможно!

— Вы отчаялись, генерал?

— Нет, напротив, скорее погибну, чем покорюсь презренному Хуаресу, злобному и мстительному индейцу, из жалости подобранному на дороге испанцем. Этот негодяи с помощью междоусобных войн хочет привести страну к гибели.

— Что же тут поделаешь, генерал, — насмешливо заметил дон Хаиме, — может быть, испанец, о котором вы говорите, нарочно воспитал подобранного им индейца мстительным и злобным, предвидя происходящие ныне события?

— Клянусь, что никто еще никогда не замышлял столь хитроумных и коварных планов и не осуществлял их такими гнусными путями и с таким бесстыдством!

— Но ведь он — предводитель «пурос», «чистых»! — заметил с улыбкой дон Хаиме.

— Да будь он проклят! — вскричал с негодованием генерал. — У него единственная цель — погубить наше несчастное отечество.

— Почему же тогда вы не желаете последовать моему совету?

Генерал с досадой пожал плечами.

— Боже мой! Да потому, что план ваш неосуществим!

— Больше нет у вас причин для отказа? — спросил дон Хаиме.

— Кроме того, — добавил в замешательстве генерал, — раз уж вы требуете от меня откровенности, признаюсь, что ваш план ущемляет мое достоинство.