Но почему?

Ломая голову над этой загадкой, девочка вновь смотрела одну фотографию матери, которая особенно заинтересовала ее.

Гипнотический взгляд женщины притягивал, огромные глаза проницательно глядели на девочку, словно их взор проникал в ее сердце.

Энни долго не отрывала взгляда от снимка. Кожа начала зудеть, дыхание участилось. Энни казалось, что ее собственные глаза, отраженные в зеркале, принадлежат незнакомке; глаза на снимке завладели частью ее души, и теперь сама Энни, новая, цинично-насмешливая, улыбалась с фотографии, словно воплощение зла.

И прежде чем девочка успела отвернуться, внезапная вспышка света, яркая, цветная, словно появилась перед глазами и мгновенно пропала – слишком быстро, чтобы понять ее происхождение, но настолько реальная, что отрицать ее существование было невозможно. Энни вздрогнула и уперлась ладонями в голову, как будто мир качнулся, и сейчас земля разверзнется под ее ногами.

Она была живой, эта крошечная судорога внутри, она билась в поисках выхода. Девочка чувствовала, как манит ее прошлое, то время, когда она была прежней Энни, а не чужачкой, так легко принявшей ее облик; время, когда ей незачем было защищать свое «я» и не нужно было искать способов обороняться; время, когда единственной связью с внешним миром и опорой была ее мать.

Потрясенная, девочка закрыла глаза и долго-долго сидела так. Потом убрала фотографии в коробку и засунула их обратно в саквояж.

Когда Энни вернулась в свою комнату, она уже не думала об Элис Хэвиленд.

В этот вечер, придя домой, Гарри увидел прежнюю дочь – жизнерадостную веселую девочку-подростка на пороге юности. Она поздоровалась с отцом, села рядом с ним на диване, пока тот читал газету, – она была уже слишком большой, чтобы устроиться, как прежде, на его коленях – и потом помогла миссис Дайон приготовить ужин.

Но позднее, умываясь и расчесывая волосы, Энни избегала глядеть в отраженные в зеркале почти прозрачные кошачьи глаза с мерцающими точками калейдоскопически меняющейся радужной оболочки.

На посторонний взгляд Энни ничуть не изменилась. И даже себе самой она не призналась бы в том, что стала другой. Тринадцатилетняя девочка не могла разобраться в обрушившихся на нее ощущениях. Но интуитивно Энни чувствовала: в ней живут два разных человека.

И в ванной комнате, оставаясь наедине с собой, Энни избегала смотреть в зеркало – она боялась заглянуть в свои глаза.

С этого дня в Энни открылась способность безошибочно угадывать чужие несчастья, и у нее обнаружился незаурядный артистический талант.

Она прилежно училась в школе, и, если ей казалось, что отметки занижены, не стеснялась прямо спросить у преподавателей, в чем причина. Их уклончивые осторожные ответы скрывали тот факт, что в ханжеском обществе Ричлэнда девушка из семьи с запятнанной репутацией просто не имела права соперничать с учениками из приличных семей.

Энни, улыбаясь, пожимала плечами и продолжала заниматься. Но теперь работала вдвое больше над такими предметами, как математика, физика и история, где знания и точные ответы не зависели от субъективных суждений. Вскоре у нее по всем предметам были отличные оценки.

Она была членом команд по плаванию и гимнастике и боролась за получение стипендии для поступления в университет.

Энни старалась не обращать внимания на то, что во время соревнования ее выступления встречались гораздо более сдержанными аплодисментами.

Если у девочки и болело сердце за то, что Гарри Хэвиленд, стоящий в толпе, видит холодность болельщиков, она не показывала это.

Она так и не поняла, что среди болельщиков соперничающих школ, где о репутации ее матери ничего не было известно, многие с восхищением засматривались на красивое лицо и идеальную фигурку Энни Хэвиленд – ведь она расцвела раньше и без сомнения была самой привлекательной девушкой из всех тех, которые родились здесь за последние тридцать лет.