— Как же вы будете наклоняться? — спросил Генри.

— Я не буду загружать самые нижние полки, пока ты не вернешься.

— А кто будет мыть пол и поднимать из подвала картофель?

Мистер Хирстон нахмурился и не ответил. Он все время хмурился, и выражение его лица мало отличалось от столь же кислых рассолов в деревянных бочонках около кассового аппарата.

Генри не хотел, но он должен был это сказать:

— Вам бы подошел Джеки Антонелли. Он живет по соседству со мной. Мы учимся в одном классе.

Генри в страхе ждал ответа мистера Хирстона. Он не хотел, чтобы тот кого-нибудь взял на работу вместо него. Он обещал Джеки, что спросит, но сам не сильно заботился о забияке из бедной семьи. Как и любой из этого района Виксбурга, Генри стремился при любой возможности лишний раз подработать.

— Джеки мог бы неплохо заменить меня, — сказал Генри, возненавидев себя, за то, что сказал это, не будучи уверенным в усердии Джеки.

— Джеки Антонелли — та еще скользкая рыбка, — ответил мистер Хирстон. — Не хочу, чтобы такие у меня работали.

Генри почувствовал сильное облегчение, но тут же его наполнило другое чувство, чувство вины за то, что его облегчение никому никак не поможет. И еще, мистер Хирстон сильно рассердил его, обозвав Джеки скользкой рыбкой, но его несильно удивило его отношение к итальянцам.

Любимым занятьем мистера Хирстона было стоять у окна около большого медного кассового аппарата, наблюдать людей, проходящих по улице, и промывать каждому из них косточки.

— Посмотрите на него. Сельски. Еврей. Предъявляет претензии к ценам на товары. Всегда старается их сбить и только тогда покупает…

Или:

— А вот идет миссис О'Брайен. Ирландка. У нее девять детей. Большую часть своего времени она проводит в постели, но не во сне, — и тогда начиналось нечто странное, что-то похожее на визжание свиньи, которое Генри слышал, когда мистер Хирстон начинал хвататься за живот от жуткого смеха.

Или:

— Смотри, это миссис Кармински…

Генри мог видеть раздраженную пожилую даму и слышать пыхтение ее маленькой собачки, которая напоминала ему плюшевую игрушку, которую волокут следом за собой по тротуару.

— Слоппи, — сказал мистер Хирстон. — Какая пышная шерсть. Балует собаку. Платит хорошие деньги за питание для нее. Выводит на улицу и повсюду таскает за собой… Глухой. Полак…

— Я думаю, что ей одиноко, — сказал Генри, делая исключение, потому что он обычно не возражал мистеру Хирстону. — У нее месяц назад умер муж, — это было еще до того, как Генри сломал коленную чашечку. — Я видел, как вчера она плакала, когда шла с собакой. Ее щеки были мокрыми от слез…

— Позор, — сказал мистер Хирстон, — привлекать внимание, плакать на виду у всех. Плакать нужно дома. А ее муж. Он не мог дышать. Когда он заходил в магазин, его дыхание убивало меня наповал.

Они смотрели на миссис Кармински. Она тащила свою собаку куда-то за угол.

— Что за мир! — воскликнул мистер Хирстон.

— Он печальный, — ответил Генри, размышляя о миссис Кармински и об ее умершем муже, который не мог нормально дышать.

- Он не печальный, он ужасный. Война давно закончена, но вот теперь бомба. Нас всех в одночасье можно убить одной лишь вспышкой. В мире слишком много людей, и среди них слишком много глупцов…

Вход покупателя перебил его. Это была миссис Лумпк, которая никогда не ходила без ее красной шляпы, в которой ее голова становилась похожей на цветочный горшок, перевернутый вверх тормашками.