Грубость одежды не скрывала чрезвычайного изящества ее высокой и стройной фигуры. Миниатюрные ножки в грубых сабо и восхитительные линии рук, с потрескавшейся от тяжелой работы кожей, недвусмысленно указывали на утонченность натуры и происхождение, не соответствовавшее положению девушки. Если вам как-нибудь доведется встретить на улице особу с подобными признаками неспособности к тяжкому физическому труду, уж будьте уверены — это результат того, что сия девица забыла о целомудрии или сия молодка нарушила супружескую верность ради некоего прекрасного сеньора, ставшего причиной подобной аномалии. Конечно, работа и бедность довольно быстро стирают признаки благородных корней, что так хорошо сохраняются у богатых бездельников; но в шестнадцать лет Жаннетта была живым напоминанием о грехах любвеобильной матушки.
Обратил ли на нее внимание Фернан? Нисколько. Он был поглощен грезами о папстве, и ничто не могло низвергнуть его с заоблачных высей — разве что пурпурный блеск кардинальской сутаны заставил бы его открыть глаза. Он не услышал ни насмешливого замечания юноши, ни ответившего ему нежного голоса, ни ротика, блестевшего рядом белых, как слоновая кость, зубов, ни длинных пепельно-черных кос, ни огромных серовато-голубых глаз с туманным выражением, присущим легко увлекающимся натурам.
Один только старикашка, уставившись на Жаннетту, спросил вежливым тоном, непривычным для служанок на постоялых дворах:
— И кто же эти блистательные господа, что здесь сиживали, барышня?
— А! Черт их раздери! — вмешался Гангерне. — Конечно же речь идет о наших доблестных генералах, что едва унесли ноги из Испании! — И остряк восславил французское оружие, надломив крылышко цыпленка.
— И вовсе не их я имела в виду, — горячо возразила Жаннетта.
— А! Понимаю! Тогда вы говорили не иначе как о самом Папе. Его святейшество Пий Седьмой изволили здесь отобедать! — Гангерне загоготал с присущими ему громовыми раскатами в голосе.
— Кто?! — очнулся тут же Фернан. — Что вы сказали?!
— Да-да, сударь, — ответила Жаннетта с уважением к личности, о которой вела речь. — Да-да, наш святой отец, Папа Римский, оказал нам честь, остановившись в нашей деревушке…
— Как! Сам Папа! — вскричал Фернан, смятенно переводя глаза с обшарпанных стен на почерневший потолок столовой. — Как? Сам святой мученик?
Теперь всеобщее внимание, поглощенное до сих пор прелестями юной служанки, обратилось на Фернана. Неразговорчивый попутчик, зажатый на передке дилижанса между кучером и мнимым индусом, Фернан оставался до этого практически чужим в странствующем сообществе, частью которого оказался по воле судьбы. Но это восклицание, столь странное в устах восемнадцатилетнего сосунка, привлекло к нему любопытные взгляды присутствующих. Только тогда все заметили его ладную фигуру, сосредоточенное лицо, большие черные глаза и широкий лоб мыслителя, за которым почти всегда скрывается или необыкновенный дар к великому, или безумная дотошность в мелочах.
— Да-да, в самом деле, — продолжала Жаннетта, обрадовавшись, что нашелся такой пылкий слушатель. — И его комната с тех пор никому не сдавалась. В ней ничего не меняли, она заперта, и если кто-то входит в нее, то только с глубоким почтением и священным трепетом.
В этот момент дьявольская мушка проникла в нос Фернана, ввинтившись, казалось, до самого мозга. Юноша разгорячился:
— И ее можно посмотреть? Мне необходимо побывать там!
— Что ж, я вас провожу, — ответила девушка. И они вышли вместе.
Меж тем Луицци никак не мог догадаться, что же за игру затеял Дьявол с молодым человеком и служанкой постоялого двора. Их долгое отсутствие было замечено всеми; вдруг на кухне раздался жуткий гвалт. |