Итак, царь требует от Огильви вывода армии из Гродно, а Огильви, не сознавая меры опасности, нависшей над ней, намеревается пробыть в Гродно до лета. Не случайно у Петра вырвались полные горечи слова, что он находится вдали от армии и бессилен ей помочь. «О, зело нам печально, что мы не могли к вам доехать и в какой мысли ныне мы, то Богу одному известно».

Так писал царь Репнину 6 февраля. В этом же письме Петр вновь и вновь повторял, что если не будут получены достоверные сведения о марше саксонцев к Гродно, то армии, «не мешкая», следует идти «к рубежам». Но, как это часто бывало в те времена, когда несовершенные средства связи доставляли крайне важную информацию с большим запозданием, страсти продолжали бушевать по поводу факта, который давно перестал существовать. Именно так случилось и на этот раз – царь в письме от 6 февраля уповал на саксонский «сикурс», а уже 2 февраля саксонцы были наголову разгромлены под Фрауштадтом.

Катастрофа при Фрауштадте была полной неожиданностью для всех – для Августа II, для генералитета, сидевшего в Гродно, для Петра, метавшегося между Оршей и Минском.

Неожиданной она была прежде всего потому, что саксонцы располагали трехкратным преимуществом в живой силе, тридцатью двумя пушками, в то время как у противника не было ни единой. У Августа II и его генералов существовало даже опасение, что Реншильд, командовавший шведским корпусом, будет всячески уклоняться от сражения и тем самым лишит саксонцев лавров победителей. Самодовольный тон приказа Августа II своему генералу Шуленбургу говорит о том, что саксонский курфюрст нисколько не сомневался в успехе: «Не теряя ни минуты, вступить с армиею из Саксонии в Польшу и сокрушить Реншильда, у которого не более 8000 человек».

Но генерал Реншильд хотя и знал, что саксонцев было не менее двадцати тысяч, но не помышлял о капитуляции. Он воспользовался старой, как мир, хитростью, на которую с необычайным легкомыслием поймался саксонский генерал – шведы притворно отступали, делая вид, что боятся навязываемого сражения, а Шуленбург азартно преследовал их и, вероятно, уже в уме подсчитывал трофеи. Игра продолжалась до 2 февраля, когда в 11 часов саксонцы напоролись на хорошо изготовившихся к бою шведов.

Сражение скорее напоминало побоище, ибо на поле при Фрауштадте полегло свыше семи тысяч человек. Погибла и большая часть русских драгун, тех четырех полков, взятых Августом II для охраны собственной персоны, когда он 17 января пробирался из Гродно в Варшаву; шведы их избивали с особым ожесточением потому, что те проявили себя наиболее стойкими бойцами и оказали им упорное сопротивление.

Петр узнал о случившемся только 26 февраля. Извещая об этом руководителя дипломатической службы России Федора Алексеевича Головина, царь иронизировал: «Все саксонское войско от Реншильда разорено и артиллерию всю потеряли. Ныне уже явна измена и робость саксонская (ибо 30 000 человек побеждены от 8000), так что конница, ни единого залпа не дав, побежала; пехоты более половины, киня ружье, отдались, и только наших одних оставили (которых не чаю половины в живых)». «Саксонцы явились яко бездельники, – писал царь вице-адмиралу Крюйсу, – наших оставили однех, которые так пред светом славу заслужили, что против 12 000 6000 вяще 4 часоф по убегании саксонцоф стояли».

Фрауштадтская катастрофа рассеяла у царя все сомнения о судьбе армии, находившейся в Гродно. 27 февраля Петр отправляет Огильви и Репнину тщательно разработанный план выхода армии из мышеловки. «По несчастливой баталии саксонской в Гродне делать уже нечего; немедленно выходить по которой дороге способнее и где ближе леса». С собою надлежало прихватить только полковую артиллерию, «сколько возможно», а тяжелые пушки утопить в Немане.

Выйдя из Гродно, двигаться несколькими удаленными друг от друга колоннами, «для избежания неприятельского нападения всею силою».