А ещё я сразу же уловил в ней что-то такое, театральное. Но! В любом случае, вижу я её впервые. Отложив фотографию, я перевёл взгляд на свою левую руку, а там ещё интересней. Баночка снотворного. И последний паззл этой картинки — пустая бутылка водки на столике прямо передо мной. А ещё написанное от руки письмо, которое она придавливает.

Нездоровое что-то со мной происходит, явно нездоровое. Освободив руки, я взялся за письмо и принялся читать:

'Дорогая Александра! Я очень надеюсь, что люди, которые найдут предсмертную записку, уважительно отнесутся к моей последней просьбе и передадут письмо вам.

Александра!

Я любил вас! Пусть мы никогда не были знакомы, я вас боготворил! К сожалению, я простой повар и никудышный маг, так что не смогу предложить вам ровным счётом ничего. Не смогу обеспечить тот уровень жизни, к которому вы привыкли. Да чего уж там? Я даже не смогу привлечь вашего внимания, поскольку путь в мир аристократии для меня закрыт по факту рождения.

И от осознания того, что мы никогда не будем вместе я терзаюсь, Александра! Каждый день и каждый миг я чувствую боль моего разбитого сердца! И я так больше не могу!

Прощайте, Александра! Нет, не так… Прощай, Саша!

Ваш самый преданный фанат, Василий Каннеллони.

PS: в моей смерти прошу винить только меня'.

Чушь какая-то.

Тем не менее я перечитал её ещё раз. Затем ещё. И ещё. И с каждым прочтением вопросов у меня становилось гораздо больше, чем ответов. Какой ещё, нахрен, «никудышный маг»? Какой, нахрен, «мир аристократии»? А самое главное! На кой-чёрт этой Саше-Александре, — я так понимаю, что это именно она изображена на фотографии, — вообще нужно знать про переживания господина Каннеллони, раз они не были знакомы? И да, Василий Каннеллони? Серьёзно⁈

Вывод у меня пока что один: автор письма очень молод. Раз уж он так набивает цену боли разбитого сердца, у него в жизни до сих пор не случалось ни почечных колик, ни флюса. В противном случае он бы своё мнение резко поменял.

— Чушь, — вслух повторил я и не узнал собственный голос.

Бах! — будто тот самый замороженный палтус, шарахнул мне по голове катарсис. Катарсис он такой, его ни с чем не спутаешь. С самого начала; с самого моего пробуждения всё было столь очевидно, но столь невероятно, что я просто не мог это правильно воспринять.

Я в чужом теле. Я ощущаю себя иначе. Слышится, видится и даже дышится совсем по-другому. Взглянув на свои руки повнимательней, я аж с койки подскочил. Не мои это руки! Не мои! А ещё страшней от того, что руки эти столь читаемые и примечательные, что я не могу ошибаться — они принадлежат молодому повару!

Ожоги, шрамы, порезы — как старые, так и совсем свежие. И эта грёбанная каменная мозоль от ножа на первой фаланге указательного пальца. Судя по всему, парня до сих пор не подпустили к чему-то серьёзному, и он вынужден резать по пятнадцать часов в день. И этот парень теперь — я! Да какого хрена⁈ За что, блин⁈

Сердце заколотилось как сумасшедшее, и я рефлекторно бросился на выход, к единственной двери из каюты. Вылетел в микроскопический коридор, в котором и двоим-то не развернуться. Наугад схватился за ручку, дёрнул её, открыл дверь и увидел зеркало, а в зеркале новый я…

Действительно молодой. И даже во многом похожий на меня прежнего. Такой же кареглазый блондин славянской наружности, что есть не шибко частый коктейль генов. Лицо мужественное, с претензией на Истинную Квадратность в будущем. Уши не торчат, нос не ломаный. А зубы? Зубы тоже в норме. Белые, не ушатанные и в полном комплекте.