Значимость подобного импульса становится особенно явной в экстремальных ситуациях, как мне удалось убедиться в 1993 году, когда я участвовал в ежегодном зимнем марше, организованном военным колледжем. Нас учили вести боевые действия в заснеженной горной местности. На первом этапе рассказывали все о лавинах, их опасных особенностях, о том, как строить укрытия в снегу, ориентироваться, а также эффективно и безопасно передвигаться на длинные дистанции в условиях полярного климата. На втором этапе мы применяли все, что нам объяснили, на практике. Нас разбили на группы по восемь человек и отправили в марш, длившийся несколько дней. Тяжесть амуниции, трудный путь, иногда очень сильный мороз — все это делало нашу задачу весьма нелегкой. Особенно учитывая, что снаряжение наше состояло из старых деревянных лыж, саней, управляемых руками, потертых рюкзаков и штурмовых винтовок AG-3, о которые мы постоянно ударялись коленями. Километр за кило¬метром, час за часом, день за днем мы с трудом преодолевали норвежские горы. Выполнять задачи как можно эффективнее нам помогал ряд действий, которые постепенно стали для нас обязательными и привычными. Например, мы по очереди отвечали за управление санями и ориентирование на местности. А на крутых подъемах один или двое помогали передвигать сани вверх, подталкивая их сзади одной из лыжных палок. Мы обливались потом. После каждого такого подъема останавливались и осматривали лица друг друга на предмет обморожения.

Когда приближалась ночь, разбивали лагерь и заталкивали в себя ужин. Затем каждый доползал до своего спального мешка, будучи полностью готовым к тому, чтобы как следует поспать, однако это было легче сказать, чем сделать. Наши старые брезентовые палатки на пуговицах и такие же спальные мешки не были предназначены для очень сильных холодов. Приходилось располагаться как можно ближе друг к другу, чтобы сохранять тепло.

В первое утро мы проснулись раньше, чем было необходимо. Никому это особой радости не доставило. Мы были очень изможденными и закоченевшими, и вполне естественным казалось хотеть проспать как можно дольше. Но один из курсантов — Гамборг — настоял на том, чтобы мы проснулись и приняли сидячее положение задолго до того, как требовалось отправляться в путь. Нам это очень поможет, убеждал он. Пока мы старались, ворча, усесться, мы выглядели как мумии, потому что все еще были в спальных мешках. Полуоткрытыми глазами мы видели доброжелательное лицо Гамборга, различимое в мягком свете свечи, горевшей в углу палатки.

— Доставайте-ка свои походные котелки, парни! — крикнул он, выпустив пар изо рта. Оказалось, Гамборгу не терпелось накормить нас горячей овсяной кашей. Аккуратно вынув руки из спальных мешков, мы начали готовиться к тому, чему суждено было стать самым главным событием в нашем ежедневном распорядке. В каше иногда даже попадался изюм. Не такое количество, которого хватило бы, чтобы в каждой ложке оказывалось по изюминке, но все-таки. В то темное холодное утро произошло нечто удивительное. Медленно, но верно, пока мы съедали ложку за ложкой, наше настроение менялось. Вместо ворчания и нытья, которыми мы поначалу выражали желание подольше поспать, появились легкие улыбки. В тесных холодных палатках нам без особого труда удалось почувствовать бодрость и радость жизни. Благодаря раннему подъему, горячей овсянке и обмену дружелюбными репликами мы смогли очень неплохо начать день, несмотря на мрачноватые условия. Стресса больше не было. Напротив, мы чувствовали себя хорошо и с удовольствием ели кашу. Из такого начала дня мы извлекли максимум пользы, и впоследствии оно стало обязательным пунктом расписания, которого мы придерживались на протяжении всего марша. Я понял, что, выкраивая время по утрам, мы создавали условия для того, чтобы весь остальной день прошел как надо.