— Отстань, аксакал, — громко сказал Сергеев.

Викентьев удивленно поднял голову. Новый прокурор выпятил нижнюю челюсть.

— Снимите повязки! — властно скомандовал он.

Попов отметил, что держится тот уверенно, явно ощущает себя хозяином положения и хочет, чтобы другие это чувствовали. Он хорошо знал такую категорию прокурорских чинов, которые любят себя в системе надзора за законностью больше, чем сами законы. Они менее опасны, чем въедливые формалисты‑буквоеды вроде желчного Григорьева, с ними легче найти общий язык. Достаточно не подвергать сомнению их власть и авторитет, и все будет в порядке: несмотря на извергаемые по поводу и без него громы и молнии, они, как правило, не мешают работать. Впрочем, поглядим…

— Снимите повязки, я сказал! — повысил голос прокурор, и Валера понял, что это именно он должен снимать черные зловещие ленты, черт его знает, как они расстегиваются. Но ему не понадобилось ничего делать.

— Есть, товарищ прокурор! — рапортнул Шитов и мигом сорвал повязки, будто делал это уже много раз.

— Имя, фамилия, место и год рождения…

Григорьев выполнял обязательную часть будто по принуждению, спеша закончить тягостную процедуру, его преемник, напротив, — смаковал ситуацию, допрашивал со вкусом и основательно, как начинающий следователь полностью изобличенного вора.

— В Верховный Совет республики ходатайство подавали?

Кисляев кивнул.

— Не слышу! — громыхнул прокурор.

— П‑п‑подавал…

— Ответ знаете?

Осужденный кивнул и заревел.

— Отказали там, отказали…

— А Президенту ходатайство подавали? — Голос прокурора приобрел скорбную торжественность, ибо ему предстояло объявить судьбу осужденного Кисляева.

— Тоже подавал, сразу же…

— Ответ знаете?

Вопрос был обязательным, хотя и лишним, ответ лежал в кожаной прокурорской папке, и его содержания осужденный не знал, хотя о смысле, безусловно, догадывался: если бы ходатайство удовлетворили, ему бы объявили под расписку в тюрьме да перевели из блока смертников в общий корпус.

— Нет, не знаю…

Кисляев затряс головой и заревел еще сильнее.

И тут прокурор выкинул удивительный номер — встал и, торжественно чеканя фразы, металлическим голосом произнес:

— Именем Союза Советских Социалистических Республик за совершение тягчайших преступлений вам в помиловании отказано! Приговор будет приведен в исполнение немедленно! — И совсем неожиданно брякнул:

— Вопросы, жалобы, заявления есть?

Очевидно, он привык спрашивать так при проверках тюрем и колоний, вот и всплыла в памяти затверженная казенная формулировка, да и застряла костью в горле.

Потому что с того момента, как пришел последний отказ, а особенно с той минуты, когда «Финал» забрал осужденного из особого блока, уже и не понятно, кто он такой есть: мертвый человек или живой мертвец… Юридически он лишен жизни, вычеркнут из числа граждан, никаких прав у него не осталось и обязанность единственная — получить пулю в затылок, одно слово — объект исполнения. Оттого и протягивают его спешно через необходимую официальную процедуру, чтобы вдруг «вопросы, жалобы, заявления…». И стоят первый, второй и третий номера, ждут чего‑то, и объект задергался обнадеженно:

— Есть, есть жалоба! Я не согласен! У меня и заявление есть — не я, другие убивали! Я вам все-все расскажу, отвезите обратно…

У объекта началась икота, тело била крупная редкая дрожь.