Бакыров в заключении держался неприметно, ни с кем не дружил и не ссорился, врагов у него не было. Погорелов вел себя так же, как и обычно: сквалыжничал, скандалил, затевал ссоры, участвовал в драках и поэтому частенько бывал бит и неоднократно отсиживал в штрафном изоляторе. Но пути Бакырова и Погорелова никогда не пересекались, ни в местах заключения, ни на свободе.

Зайцев даже составил схему передвижений Бакырова и Погорелова по территории страны. Как ни странно, а это не такое трудное дело, как может показаться на первый взгляд. Хотя бродяги и считают себя свободными путешественниками, маршруты их странствий известны милиции так же, как трассы полета окольцованных птиц орнитологам. Путешествия без документов чреваты осложнениями, поэтому «путешественники» частенько попадают в приемники‑распределители.

Это своего рода чистилища, где скрупулезно проверяется прошлое каждого из них.

Здесь в первую очередь отсеивают преступников, находящихся в бегах, разыскиваемых и всех тех, кто когда‑то нарушил закон, но сумел избежать ответственности за это. Затем наступает очередь тех, кто не имеет серьезных грехов, но ранее получал предостережения за бродяжничество, — их привлекают к уголовной ответственности и отдают под суд. Ну а задержанным впервые после первой проверки делается предостережение и напутствие начать нормальную жизнь, выдается паспорт, направление на работу и деньги на проезд. А в архивах остаются документально зафиксированные следы их жизненного дрейфа: города, районы, даты, адреса населенных пунктов.

Теперь на схеме у следователя жирная красная линия отмечала путь странствий Бакырова, а зеленая — Погорелова. Линии были похожи — обе изломанные, такие же, как судьбы этих людей, почти сплошь состоявшие из острых углов. На них сказывалось влияние сезонов: зимой они приближались к югу, летом откатывались в средние широты. Сказывались и внешние воздействия: время от времени они забирались далеко на север, в края, печально известные своими огороженными территориями, чтобы через год‑два вновь поспешно покатиться к южному теплу.

Точек соприкосновения между линиями не было. Правда, несколько раз они проходили через одни и те же населенные пункты, одни и те же колонии, но даты, проставленные тут же красным и зеленым карандашами, показывали, что они не совпадают во времени. Зацепиться было не за что.

Немногое дали и наконец полученные результаты экспертиз. На ноже были выявлены невидимые следы крови, совпадающей с кровью Бакырова, размеры и форма клинка соответствовали орудию убийства, но отпечатков пальцев на ноже не было.

Таким образом, сложилась ситуация, когда обработка имевшихся данных никаких нитей для следствия не дала, а новая информация не поступала. Появилась реальная возможность того, что преступление «зависнет» нераскрытым.

В качестве последней соломинки решили поискать Рыжего среди недавно осужденных: бывает, хотя и редко, что преступник пытается спрятаться… в колонии, надеясь, что здесь его никто не сможет обнаружить.

Но обстановка сложилась по‑другому. Сотрудники транспортной милиции задержали на вокзале некоего Гастева. Когда его допросили по нашей ориентировке, он сказал, что знает Рыжего‑Федю.

Гастева тут же привезли к нам. Он был очень взволнован таким вниманием к своей персоне и, судя по всему, не ожидал от этой истории ничего хорошего для себя.

Когда приехал Зайцев, Гастев испугался еще больше: он знал, что прокуратура обычно не занимается бродягами. Поэтому вначале на вопросы отвечал вяло и неохотно.

— Как фамилия Рыжего, кто он, откуда?

— Фамилии его я не знаю, мы познакомились на пляже, выпили вместе, я рассказал, что мне негде ночевать, ну Федя и позвал меня к себе.

— Куда «к себе»? — насторожился Зайцев. — Адрес?

— Да какой там адрес! Он жил в люке, под мостом.