Приподнятое настроение от хорошей погоды, легкой, пронизанной солнечными лучами белоствольной рощи, чистого, непохожего на городской воздуха передавалось и ребятишкам, которые радостно резвились на зеленом приволье, громко смеялись, весело кричали что‑то друг другу.

И в этой светлой радостной атмосфере, свободной даже от повседневных обыденных забот, я, со своим пистолетом и тягостными раздумьями, чувствовал себя инородным телом. И я позавидовал этим людям, живущим вдали от того недоброго, жестокого и страшного мира, в который ежедневно погружаемся я и мои товарищи. Они даже не представляют с достаточной степенью реальности, что такой мир существует, ибо книги и кинофильмы про преступников и преступность — это не более чем условность, и до тех пор, пока в силу случайного стечения обстоятельств перед кем‑нибудь из них не приоткроется разделяющая наши миры завеса, они могут и не подозревать, что такое настоящее, не книжное и не киношное, преступление.

Как не подозревали этого молодые туристы, облюбовавшие небольшую, огороженную с трех сторон кустами полянку для того, чтобы разбить на ней палатку, и с ужасом обнаружившие, что поляна эта уже выбрана какими‑то мерзавцами для кровавого, гнусного и дикого злодеяния… Немудрено, что они впали в шоковое состояние — звонивший в управление едва выговаривал слова, а девушек пришлось отпаивать валерьянкой, — даже для меня, видавшего виды, это зрелище было непереносимым.

Так всегда бывает, когда явной беззащитности жертвы сопутствует особая жестокость преступника… А контраст между хрупкой стройностью девичьей фигуры и тем, что с ней сделали, больно ударял даже по тренированным нервам… Зверье!

Если бы нам удалось каким‑то чудом выйти на них да если бы они попробовали сопротивляться… Конечно, мы должны быть бесстрастными, объективными и строго блюсти закон, но, по‑моему, тому, кто сохраняет бесстрастность в подобных ситуациях, нечего делать в органах борьбы с преступностью. И я был бы рад встретить вооруженное сопротивление этой сволочи, посмотрим тогда, кто кого!

Но такие подонки трусливы, все, что у них есть, — это животная похоть, жестокость — для слабого, шумливость — для беззащитного да страх перед теми, кто может с них спросить… Так что моим надеждам, скорее всего, не суждено осуществиться, сопротивления они не окажут… к тому же найти их сегодня у нас один шанс из тысячи. Вообще‑то их, конечно, задержат, никуда не денутся, но пройдет какое‑то время, да и, скорее всего, делать это придется не нам, ведь по делу работают десятки людей…

С линии, прочесываемой Гусаровым, послышалась лихая блатная песня под отрывистое бряцанье гитары. Я направился туда. Волошин пошел следом.

Так я и думал! В двух палатках обреталось восемь расхристанных, красных от алкоголя юнцов. Когда мы подошли, Гусар уже начал с ними разговор, но чувствовалось, что настроены они довольно агрессивно.

— Кому мы мешаем? Ну скажите, кому? — надрывался самый старший — низенький нечесаный толстяк, который, очевидно, был за главного. — Люди‑то не жалуются! — Он обвел рукой вокруг. — Какие песни хотим, те и поем. И выпить имеем право! — Он посмотрел на остальных, и те одобрительно загалдели.

Гусар вступил с ними в дискуссию, и это в такой ситуации было неверно — подвыпившим молодчикам, которые уверены, что они умнее всех и во всем правы, ничего не докажешь. Завидев нас, компания немного затихла, толстяк выжидательно уставился на меня возбужденно блестевшими глазами, но я не стал ввязываться в разговор и не торопясь осмотрел всех. Двоих я знал, и причиной этому, конечно, была не их отличная учеба в школе и примерное поведение. Остальные, судя по всему, того же пошиба. Почти все несовершеннолетние. Сейчас они находились в легком подпитии, но в тени, за палаткой, поблескивали еще горлышки водочных бутылок.