На помощь солдатам подоспел резерв, Кадиева выволокли за дверь, где он продолжал буйствовать и откусил сержанту мизинец, после чего «упал с лестницы», получив телесные повреждения. Судя по количеству ушибов и переломов, упал он не менее шести раз. Впрочем, в подробности никто не вдавался, так как стало известно, что судью Герасимову прямо из кабинета забрала «скорая помощь» с гипертоническим кризом. Да и сержанта пришлось комиссовать.

Удав прокантовался на больничке не более трех недель — на нем все заживало как на собаке. Рассказывали, что в камере смертников он утром и вечером делает по тысяче приседаний, каждый день два часа занимается онанизмом и четыре часа отрабатывает боевые приемы карате. Но это уже не вызывало интереса ввиду неотвратимости логического конца, медленно приближаемого судебноканцелярской волокитой. Осужденный Кадиев был списан из мира живых, о нем постепенно забывали.

Но он напомнил о себе, его фамилия вновь заполнила оперативные сводки и каналы шифрованной связи, снова ради него поднимались по тревоге райотделы, извлекались из архивов и заново размножались его фотографии и описание примет, водворялись на стенды «Их разыскивает милиция». Смертник Кадиев совершил побег.

Его этапировали к месту дислокации спецопергруппы «Финал». Вагонзак прибыл на станцию назначения по расписанию и отрыгнул из провонявшего потом, испражнениями и карболкой нутра изжеванный человеческий материал на грязный, заплеванный асфальт перегрузочного двора. Автозаков еще не было, этап посадили на землю, конвой образовал охраняемый периметр, начкар сорванным голосом прокричал традиционную угрозу о возможности применения оружия.

Смертник, как и положено, находился в наручниках, отдельно от остальных подконвойных. Сидел на корточках, чуть в стороне, ближе к рельсам, выставив вперед скованные руки и остановившимся взглядом уставившись в жирно блестящие сапоги своего персонального конвоира. Когда мимо с лязгом и грохотом пошел товарняк. Удав рванулся, руки оказались свободными (как это получилось — никто не понял, впоследствии в материалах дознания получила закрепление невероятная мысль о разорванном кольце наручников), и бросился в этот самый лязг и грохот между бешено вращающихся черных колес, стертых добела по кромкам, где они жадно закусывали такой же стертый край рельса.

Конвойный — опытный сержант второго года службы, среагировал мгновенно: лязгнул затвором и распластался на перроне в положении для прицельной стрельбы. Кадиев проскочил между колесами еще раз и, оказавшись по ту сторону состава, со всех ног несся к выходу из грузового двора. Сержант дал очередь, крутящееся колесо отбросило пули, завизжали рикошеты, подконвойные без команды вскочили и, матерясь, шарахнулись к хлипкому заборчику, возникла сумятица, начкар выстрелил в воздух.

Только через десять минут удалось вернуть этап к подчинению, уложить всех лицом вниз и пересчитать, после чего начкар смог отлучиться к телефону. За это время Кадиева и след простыл.

Милиция города была переведена на усиленный вариант несения службы, аэропорты, вокзалы, автодороги надежно перекрыты, специальные группы по квадратам прочесывали окрестности. Результата это не давало и вечно продолжаться не могло. Через двадцать дней усиленный вариант отменили, решив, что беглец успел вскочить в поезд и выехал из города еще до объявления всеобщей тревоги.

На самом деле было по‑другому: Кадиев с примитивной, но верной хитростью отлежался в сухом подвале, питаясь сырой картошкой и соленьями, а когда опасность миновала, выехал в Красногорск, где собирался исполнить брошенную Герасимовой угрозу.

Скорее всего это бы ему удалось, но начальник местного уголовного розыска серьезно отнесся к последней угрозе смертника и дом судьи периодически контролировался.

Кадиева обнаружили, когда он устанавливал задвижку с внутренней стороны подвальной двери прямо в подъезде Герасимовой.