Сейчас выражение недовольства и отвращения на лице совершенно определенно относилось к предстоящей процедуре и своей роли в ней. Это ни для кого из присутствующих не было секретом: все знали, что Григорьев ни разу не получал доплату за участие в исполнениях, ставя своим отказом главбуха в тупик, — ведь списать заработанные деньги еще труднее, чем начислить незаработанные. Дело доходило до конфликтов, бухгалтер апеллировал к прокурору области, но Григорьев был непреклонен: «За кровь я деньги брать не буду…»

Только Попов не знал этих подробностей, но у него самого и чувства и выражение лица совпадали с прокурорскими, да еще добавлялось напряжение в ожидании вспышки ярости обманутого Удава.

Но смертник вел себя спокойно, тихим голосом отвечал на поставленные вопросы, и предплечье у него было не железным, как час назад, а вялым и мягким, будто рукав набили ватой.

— Свой приговор знаете? — спросил Григорьев, убедившись, что перед ним действительно Кадиев.

— Знаю, — еле слышно выдавил Удав. — Расстрел…

— Кассацию подавали? — монотонно выполнял прокурор необходимые формальности.

— Подавал…

— Ответ знаете?

— Знаю… Отказали…

— Прошение о помиловании подавали?

Смертник попытался что‑то сказать, но не смог и только кивнул.

— Ответ знаете?

Григорьев двинул к себе растопыренной ладонью с мозолью от ручки на среднем пальце бланк Президиума Верховного Совета с коротким машинописным текстом, заверенным лиловым оттиском герба республики. Если бы Кадиев был примерным семьянином, активным общественником, студентом‑вечерником, политинформатором, до грыжи надрывал пуп у себя на стройке — никогда его имя не оказалось бы в таком документе с хорошо известной всем подписью и огромной, в полтора раза больше обычной, печатью. Попов подумал, что именно эта бумага придает необратимость решению суда.

Смертник прохрипел и покачал головой.

— В помиловании вам отказано, приговор будет приведен в исполнение немедленно! — грубо сказал Григорьев, не сумев выдержать отстраненно‑безразличного тона, и, подняв голову, с вызовом посмотрел на смертника.

Попов напрягся.

— Не надо, — просипел Удав. — Это не я… Оговорил себя, заставили… Сейчас всю правду скажу… Ловите тех, настоящих…

Голова у него тряслась, по щекам лились слезы. Раздался звук — будто, придерживая пробки, кто‑то открыл несколько бутылок шампанского. В подвале завоняло испражнениями.

— Обосрался, сволочь, — холодно сказал Викентьев, и Валера Попов понял, что именно он будет исполнять приговор. — Значит, жить хочешь… А те, кого убивал, — не хотели?

— Не я‑я‑я, ва‑а‑а, — бессвязно мычал Удав. У него вдруг началась сильная икота, так что дергалось все тело.

У Попова закружилась голова. Больше всего на свете ему захотелось оказаться за много километров от страшного подвала и начисто забыть о событиях сегодняшней ночи. Но это было невозможно. Поэтому он хотел, чтобы все кончилось как можно скорее.

Сергеев развернул икающего Удава, и вцепившийся в ватную руку Попов повернулся вместе с ним, оказавшись перед проемом, ведущим в еще одну, совершенно пустую комнату. Он понял, что Удава надо завести туда. Зажатый между третьим и четвертым номерами смертник не сопротивлялся, но, когда переступил порог и под ногами запружинили опилки, он уперся.

— Подождите, хоть минутку дайте! Минутку пожить! Что вам стоит?!! — Удав почти визжал.

Сергеев рывком сдвинул его на метр вперед, и Попов качнулся следом, с трудом удержавшись на ногах.