Одним словом – ерундовая схватка и ерундовая добыча. Тем не менее, и в ней погибли шестеро наших… Неопытные, почти безоружные – у них на поле боя было слишком мало шансов. Меня пару раз задел меч латника, но меня-то защитили трофейные доспехи…

    Вот в таких приключениях прошло мое первое лето в Геве. Лето, стоившее жизни почти что сотне новобранцев из Ренприста. Я не приобрел большого опыта, не завел знакомств среди завсегдатаев «Очень старого солдата», не обогатился добычей и трофеями. Я даже не мог похвалиться, что участвовал в хоть сколько-нибудь знаменитой схватке. Ничего такого, о чем мечтают романтики, ежегодно сотнями спешащие в Ренприст. Но я выжил, я приобрел некоторый опыт, я заработал достаточно, чтобы перезимовать в «Солдате» и дождаться очередного периода активной вербовки. Я существенно увеличил свой колдовской арсенал. И, что очень важно, я перестал считаться новичком. Когда из сотни человек в «Очень старый солдат» возвращаются четверо, никто не решится назвать их новобранцами. Теперь я по праву занимал место за столом, стоящим гораздо ближе к камину, чем столы новичков. Я начал делать карьеру в Ренпристе…

    * * *

    Тут нашу беседу прервал шум в воротах. Любопытный Эрствин сунулся поглядеть, что происходит на въезде в город, я тоже вышел следом за ним. В город въехал всадник – очень странный, можно сказать. В нем с первого взгляда чувствовалось что-то чуждое и неестественное, хотя как будто ничего необычного в его облике не было. Пришелец был с головы до ног закутан в черное, причем тканью плаща была тонкой и явно дорогой. Лицо его было скрыто капюшоном не хуже, чем у меня, под складками шелка на груди поблескивала серебром массивная цепь. Вороной конь был под ним, насколько я мог судить, породистый и, конечно, тоже очень дорогой. Сбруя, украшенная серебром, подвешенный к седлу длинный меч в черных, опять-таки украшенных серебром, ножнах – да все в его снаряжении было явно очень дорогим и изысканным. Сразу видно чужестранца. У нас в Ливде есть люди достаточно богатые, чтобы позволить себе такой наряд, но ряд ли кто из наших смог бы носить его с подобным изяществом. К тому же наши предпочитают более пестрые цвета, нежели черный… Когда я вслед за Эрствином выглянул из лавки, путник неподвижно, словно каменное изваяние, восседал на своем прекрасном коне перед сержантом стражи. Стражник, неловко топчась перед ним, сбивчиво и путано объяснял, глядя в сторону:

    – Прошу прощения, добрый сэр… То есть ваша светлость… Однако я всего лишь должен выполнить свою обязанность… Не взыщите, сударь, то есть ваша светлость, я хочу сказать. Однако всякий путник благородного сословия платит в воротах два гроша… Воротная пошлина, ваша милость, то есть, ваша светлость, я хочу сказать…

    Тот, кто знает наших стражников так же хорошо, как я, тот поймет мое удивление – чтобы смутить ливдинского сержанта и заставить его так запинаться и извиняться нужно нечто исключительное. Здесь одним черным плащом не обойтись, в этом пришельце определенно было что-то сверхъестественное. А стражник даже взгляд боялся поднять.

    Пока я обдумывал все это, загадочный незнакомец извлек правую руку из складок просторного черного плаща и протянул что-то сержанту в ладони. Ладонь также была затянута в перчатку – черную, разумеется. Сержант смутился еще больше и забормотал вполголоса, косясь в мою сторону и разводя руками. Затем сержант, то и дело оглядываясь на незнакомца и продолжая что-то бубнить, бочком направился к моей лавке. Его безмолвный собеседник не сказал ни слова, более того – ни поводьями, ни, скажем, коленом не дал своему коню приказа – тем не менее, вороной зашагал, неспешно переставляя копыта, за сержантом. Цок-цок-цок да глухое бормотание сержанта… Я, словно завороженный, следил за приближением незнакомца.