До райкома пришлось снова ехать на трамвае. Билет стоил три копейки. Катя побрякала в кармане мелочью и подумала, что деньги тают со стремительной скоростью.

В коридорах райкома комсомола гулял ветер, он врывался в распахнутые форточки и теребил бархатные портьеры. Хлопали двери, звонили телефоны, взад и вперёд проходили люди в шинелях. Пробежали две девушки в одинаковых белых кофточках.

У кабинета инструктора по делам молодёжи стояла длинная очередь. Катя спросила, кто крайний, но тут приоткрылась дверь и выглянул молодой человек в полувоенном френче. Мягкий стоячий воротничок серого цвета сливался с нездоровым цветом лица пепельного оттенка.

– Товарищи, я попрошу всех разойтись и прийти завтра. Сейчас я уезжаю на чрезвычайное совещание в Смольный.

Паренёк, стоящий рядом с Катей, рванулся вперёд:

– Товарищ Иванов, мне очень надо с вами переговорить. Это одна минута.

– Нет. Не могу.

Дверь захлопнулась. Люди ещё немного постояли, словно ожидая, что хозяин кабинета передумает, а потом медленно стали расходиться. Вслед за всеми Катя вышла на улицу, многолюдную, несмотря на поздний вечер.

На домах висели агитационные доски, они назывались «Окна ТАСС». С плакатов смотрела Родина-мать, а краснолицый солдат в каске указывал пальцем и сурово вопрошал: «Чем ты помог фронту?»

– Пока совсем мало помогла, – ответила плакату Катя, стыдясь собственного безделья.

Она высматривала в толпе прохожих военных и бешено завидовала их прифронтовому счастью. Пропустив вперёд свою ровесницу с противогазом на боку и красной повязкой сандружинницы на рукаве, Катя едва не заревела от обиды: умеют же люди хорошо устроиться! За время блужданий по городу несколько раз завывала сирена воздушной тревоги и в опасной зоне как из-под земли вырастали девушки-дружинницы.

Приставив к губам рупор, они громко командовали:

– Пройдите в убежище! Всем перейти на другую сторону улицы!

В первый раз Катю загнали в подъезд, где молчаливая толпа долго дожидалась отбоя воздушной тревоги. В следующий раз, чтоб не задерживаться, она старалась прошмыгнуть мимо.

Незаметно, улочка за улочкой, она дошла до знакомого двора, где прежде жила тётя Люда, и уселась на гранитный столбик, давая отдых усталым ногам.

Дом словно ослеп, потому что все окна были завешаны плотной чёрной материей светомаскировки. Катя подумала, что за целый день в городе не увидела ни одного знакомого лица. Это тебе не райцентр, где непременно сумеешь встретить земляка и услышать приглашение переночевать.

Столовая, где она обедала, давно закрылась. Катя достала из саквояжа жакет и накинула на плечи. Ночь обещала стать холодной, а она, дурёха, так торопилась в Ленинград, что забыла прихватить пальто. Положив на саквояж скрещённые руки, Катя уткнулась в них лбом, сразу же почувствовав, как сверху наваливается мягкая подушка сна. Она заморгала, потому что боялась спать. Прошлой ночью ей снилась мама, которая осталась лежать у лесополосы, и слышался стрекот фашистских мотоциклов за околицей соседней деревни.

– Девки, собирайте манатки и бегите! – стукнул костылём в оконце председатель Иван Сидорович. – Скоро немец у нас будет!

Катины руки лихорадочно собирали в стопку документы: паспорт, деньги, аттестат зрелости.

В дверях, с полной амуницией, караулила подружка Олька, направленная родителями в Гатчину.

Председатель торопил:

– Слышь, Катька, не мешкай, я сейчас дома жечь буду.

С сильным размахом он высадил костылём стекло, лопнувшее маленьким взрывом. Мама! Катя метнулась в комнату и сорвала со стены мамину фотографию.