Жежелев покраснел и хотел отшутиться, но тут его взгляд упал на депешу.

Через пять минут было объявлено общее построение.

Жежелев вышел из землянки подтянутый, выбритый, с торжественным выражением лица.

– Товарищи! – Его взгляд прошёлся по лицам партизан. – Для нашего отряда настал решительный момент. Готовится наступление Ленинградского и Волховского фронтов с целью прорыва блокады. – Жежелев хотел завернуть что-нибудь этакое, героическое, но от избытка чувств смешался и просто махнул рукой. – Дождались, товарищи.

Чтобы не дрогнул голос, он отогнал от себя мысль об оставшихся в Ленинграде жене и дочке. Жежелев не знал об их судьбе, потому что в дом на Васильевском острове попала бомба, а единственное письмо, которое ушло на Большую землю, осталось без ответа. Он написал его второпях, простым карандашом на коленке, на адрес почтового отделения, и в каждой строчке молил жену Зину: ответь, только ответь. Больше мне ничего не надо от жизни.

На краткий миг перед глазами мелькнула круглая веснушчатая мордашка дочки и цепкие ручонки, дёргавшие его за гимнастёрку:

– Ты скоро придёшь с войны, папа? Я подожду, я не сяду без тебя ужинать, а потом ты расскажешь мне сказку про доброго попугайчика.

Насупив брови, Жежелев поднял вверх руку с шифровкой:

– Мы с вами получили приказ штаба фронта уничтожить секретный аэродром гитлеровцев в районе Подберезья. Ни один самолёт не должен больше подняться с него в воздух и помешать наступлению. Причина невыполнения может быть только одна – смерть. Весь личный состав будет разделён на группы, день на подготовку, в ночь выступаем.

Он оглянулся на комендантшу, которая совмещала обязанности санитарки и повара, попросил:

– Товарищ Мосина, покорми народ посытнее и сухпайки собери, благо трофейная тушёнка пока в наличии.

* * *

Первым в цепочке лыжников шёл Жежелев, позади Сергей, потом Ванька, дальше тянулись остальные, некоторые с санями – обратно везти раненых. В лагере остались только охрана, комендантша и раненые.

Шли по одной лыжне, ни шага в сторону. Глядя на лёгкий жежелевский шаг, Сергей удивлялся его силе и неутомимости. У него самого после первых двадцати километров дыхание стало тяжело сбиваться, и он с жадностью хватал ртом студёный воздух. Жежелев останавливался, только чтобы взглянуть на компас и свериться с картой. Укутанные снегом минные поля хранили свой смертоносный груз до весенней распутицы, поэтому можно было идти напрямик.

Когда лес начал редеть, по команде Жежелева все сняли лыжи и упали на четвереньки, а дальше поползли по-пластунски. К кромке лётного поля партизаны подобрались в кромешной темноте, ориентируясь на беглые вспышки фонарей охранников. В условиях малой видимости Жежелев не рискнул дать приказ к атаке, а велел залечь в засаде и ждать сигнала к наступлению – волчьего воя.

Волков в лесу и вправду развелось без счёта, война для волка – время сытное. Пока отряд отмахивал километры к аэродрому, Сергею не раз слышалась заунывная волчья песня. Тягостно, тоскливо, на одной ноте: у-у-у, у-у-у.

«Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?» – вспомнились под волчий вой стихи Пушкина.

Позицию заняли полукругом рядом с посадочной площадкой. Сергей попытался определить, с какой стороны казармы гарнизона. Запахом печного дыма тянуло справа. Он подумал, что успеет сжевать пару сухарей, чтобы скоротать время до рассвета.

Минуты тянулись медленно и сонно. Полоса рассвета сначала прорезалась у верхушек елей, словно бы они проткнули небо, выпустив на землю молочную струю густого тумана. В сером мареве стали видны неясные очертания самолётов, накрытых маскировочной сеткой. Сергей скорее угадал, чем увидел, что это были истребители «Мессершмитт-109».