Цепочку размышлений прервал осторожный стук в дверь:

– Егор Андреевич, к вам можно?

– Заходите.

Когда в приоткрывшуюся дверь с улыбочкой вошёл Гришин, Егор Андреевич обратил внимание, что Михаил Михайлович совершенно не похудел и не опух, а выглядит свежим, можно даже сказать, отдохнувшим. Кожа не землистая, как у большинства ленинградцев, и ступает уверенно.

– Слушаю вас, товарищ Гришин.

Михаил Михайлович с осторожностью переместил тело на стул и достал из кармана бумажку:

– Вот я тут заявочку принёс на ремонт окна. Очень прошу, поспособствуйте, товарищ управхоз. – Гришин крестообразно сложил руки и прижал их к груди. – Дежурные вчера зажигалку с крыши скинули и прямо мне в окно. Все стёкла выбиты. Диван подпалили. Это не по-советски. Теперь вы должны прислать мне плотника, чтобы он стёклышки вставил за счёт ЖЭКа. Я человек одинокий, немощный, может, одной ногой в могиле стою, – положив листок на стол, он прижал его ладонью и стал продвигать в сторону Егора Андреевича, елейно поглядывая ему в глаза. – Так исполните заявочку?

К лицу Егора Андреевича прилилась волна гнева. Едва сдерживаясь, он окинул взглядом благообразное лицо Гришина и отчеканил:

– Забейте своё окно фанерой, товарищ Гришин, или подушкой заткните, а у меня, знаете ли, война на дворе – не до стёкол.

Наверное, он перебрал с криком, потому что Гришин вздрогнул и скукожился.

– Понял, я всё понял, не обессудьте. Это я так, не подумав. По старой памяти, как к советской власти.

Привстав со стула, он стал пятиться спиной, пока не вышел за дверь конторки.

«Противный тип», – подумал Егор Андреевич, но тут же забыл о Гришине, потому что сигнал метронома сорвался в галоп и диктор тревожно сообщил: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!»

* * *

Пару валенок, принесённых Евсеевой, Егор Андреевич отдал беженке в квартире Гришиных.

На стук открыл сам Гришин в длинном стёганом халате до пят и с книгой в руке.

При виде Егора Андреевича его глаза приобрели масляное выражение:

– Егор Андреевич, счастлив, так сказать, созерцать! Неужели насчёт заявочки на стёклышки? Я уж и не надеялся.

– Нет, к соседке вашей, Алевтине Бочкарёвой.

– Так вам дальше по коридору.

Наклонившись в полупоклоне, Михаил Михайлович исчез за дверью, успев пожаловаться:

– А я, знаете, всё один да один. Лерочка перешла в институт на казарменное. Совсем меня, старика, забыла.

Переселенка жила в маленькой комнате с подслеповатым окошком под потолком. Невысокая женщина с белёсыми ресницами прижала валенки к груди и расплакалась:

– Спаси, Господи. У нас ведь нет ничего. Меня и дочек с окраины города на последней машине под обстрелом вывезли. Мы за Кировским заводом жили, где сейчас линия фронта. Выскочили в одних платьишках. Поклон добрым людям – одели нас с миру по нитке, а вот с обувкой совсем плохо, и купить не на что: весь доход – аттестат мужа и три иждивенческие карточки. На работу не устроиться, да и детей оставить не на кого.

Посторонившись, она указала Егору Андреевичу на двух девочек, тихими мышками прижавшихся к барабану буржуйки. Одной на вид было года три, а вторая и вовсе кроха, только научившаяся ходить.

Егор Андреевич тяжело вздохнул, пережидая боль в сердце:

– Дрова где берёте?

Женщина испуганно подняла глаза:

– На развалинах ищу. Вчера тумбочку из разбомблённого дома принесла и охапку книг. Вы не думайте, товарищ управхоз, я общественными дровами не пользуюсь, знаю, что они для бомбоубежища.