Мои руки разлетелись в стороны… Но ноги-то так и связаны.

Я полетел головой вниз, попытался поджать ноги, кое-как подставил локти, руки совершенно не слушались. Удар о землю оглушил, я сложился, и ноги страшно заломились, натянув веревки и жилы до предела. Сейчас сломаются.

Новый стук топора. Я с облегчением ссыпался на землю. Именно ссыпался, сил во мне вообще не было. Я часто задышал, в нос ударила сухая пыль.

Сколько я провисел тут? Я себя помню только пять минут всего.

«Этот проповедник висел тут два дня».

Два дня!!! От осознания этого ко мне сразу вернулись все чувства. Тело скрутило болью, занемевшие руки и ноги взорвались миллионами искр, будто прошило пылью из ружья.

Горло загорелось, иссохшее нутро стало долбить в мозг о своей жажде.

— Пить!

У меня вырвалось это непроизвольно, но сил терпеть больше не было.

— А пожрать не дать, просва сраная!

– Давно не отливал, сейчас я тебе помогу, – шаги зашаркали в мою сторону.

– Троргал! Небо оскорбить вздумал?

Я сжал пальцы от злости, и, скребя ими по земле, подтянул ноги. Сволочи, дайте только…

Еле подняв голову, я уткнулся взглядом в меч, лежащий у ног воина с копьем. Как его там, блондина этого? Кроммал? Зарычав, я выкинул руку вперед. До меча всего-то шагов пять.

– Пить! — снова вырвалось у меня.

— Вот же говно нулячье, и как осмеливается только?

Я с криком подтянул свое тело, упираясь коленками, и прополз несколько сантиметров. Земля была твердой, с мелким крошевом какого-то камня. Все это впивалось в локти, в колени, лезло в саднящие раны. Блин, заражение подхвачу.

— Вот же просва упрямая. Сдох бы давно, и ладно.

— А ну, зверье пустое, заткнулись! – это рявкнул десятник, кажется.

– Торбун, если доползет до меча, дашь ему воды.

— Хорошо, Старый.

Я попытался еще пару раз подтянуться, но силы быстро покинули меня. Уткнувшись лбом в землю, я задышал, вдыхая грязь и раздувая вокруг пыль. Надо еще тянуться!

Не могу…

Даже по сравнению с огнестрельным в живот эта боль была невыносима. Дали бы мне умереть там, под мостом…

Лежать просто так оказалось приятно. А что, если не двигаться, и спокойно помереть, отдать богу свою душу. Полететь навстречу родным. И мучения прекратятся.

Богу душу…

Воспоминания резанули слова о том, что мою душу заберут. И родных я там не встречу.

Я попытался подтянуть себя еще. Сил поднимать голову не было, и я просто повернул ее поудобнее. Меч поплыл перед глазами, стал расплываться.

«А твои жена и дочь? Как же они?»

Зарычав, я подтянул руку, сделал усилие. Тело дернулось и обессилено замерло. Не могу больше.

– Бесхребетный ноль!

Я усмехнулся. Посмотрю я на тебя, когда ты провисишь два дня на столбе под палящим солнцем. И тебя будут жрать мухи.

«Ты не висел! Ты тут десять минут всего!»

Я выругался. Вот же назойливая баба. Заткнись!

«Вставай, ноль! Я жить хочу!»

— Не, все, этот не доползет, -- послышался голос Торбуна.

– Может, добить? – с надеждой спросил Кроммал, – Небо одобряет милосердие.

Сраный копейщик! Я подтянул руку, она застыла на полпути. Простите, мои дорогие!

– Я тебе добью! Надо будет, сам сдохнет, не испытывай судьбу.

Снова уткнувшись носом в пыль, я… заплакал. Глаза жгло, влаги давно не хватало, но тело с болью содрогалось в приступах рыдания. Вокруг стояли несколько воинов, и наверняка с презрением смотрели. А мне все равно, я умираю.

«Папа!»

Я затих. Что? Это кто?

«Папа. Иди сюда! Смотри, что я умею!»

Эльза! Моя Эльза! Ты моя кровинка!

«Папа-а-а.