На следующий день, четвертый после ее возвращения домой, печально сидя подле окна с какой-то работой, Мэри увидела человека, которого она меньше всего хотела бы сейчас видеть – Салли Лидбитер.

Она, несомненно, направлялась к ним; еще минута, и она уже стучалась в дверь. Джон Бартон с тревогой и беспокойством искоса взглянул в ту сторону. Мэри знала, что, если она промедлит, Салли не постесняется войти без разрешения. Поэтому она быстро, словно встречая желанную гостью, открыла дверь и встала на пороге, держась за щеколду и стараясь как можно лучше загородить комнату от любопытного взгляда посетительницы.

– Ну, здравствуй, Мэри Бартон! Так, значит, ты вернулась! Я как про это услышала, так сразу решила зайти да узнать, какие новости.

Ей очень хотелось войти, но она видела, что Мэри этого не допустит. Тогда она встала на цыпочки, заглядывая через плечи Мэри в комнату, где, как она подозревала, прятался поклонник, но вместо этого увидела мрачную и суровую фигуру отца, которого всегда побаивалась. Тогда она отказалась от своего первоначального намерения и решила продолжать разговор с Мэри, как этого той и хотелось: в дверях и шепотом.

– Значит, твой папаша вернулся, а? А что он сказал, узнав про твои подвиги в Ливерпуле и все, что было до этого? Мы-то с тобой знаем – где! Ты этого теперь не скроешь, Мэри, – в газетах все как есть пропечатали.

Мэри тяжело вздохнула и стала умолять Салли не говорить на эту тему, всегда ей неприятную, а в таком изложении – неприятную вдвойне. Если бы они были наедине, Мэри терпеливо снесла бы ее болтовню, – по крайней мере, ей так казалось. Но сейчас она была почти уверена в том, что отец прислушивается к их разговору – об этом говорило его приглушенное дыхание и чуть заметная перемена в позе. Но Салли жаждала узнать о приключениях Мэри, и остановить ее было невозможно. Она, как и остальные мастерицы мисс Симмондс, почти завидовала известности, которая для самой Мэри была только источником горя и унижения.

– Ну, чего тут стесняться. Ведь про это было напечатано и в «Гардиан» и в «Курьере», а Джейн Ходсон от кого-то слышала, что об этом писали даже в какой-то лондонской газете. Ты стала прямо героиней, Мэри Бартон! Ну, как тебе понравилось давать показания? А правда, что все законники страшные нахалы? Так и глазеют, так и глазеют на тебя, да? Бьюсь об заклад, что ты пожалела, что не послушалась меня и не взяла мой черный муаровый шарф! Ну, говори, Мэри, пожалела? Признавайся!

– По правде сказать, я о нем даже и не вспомнила, Салли. До того ли мне было! – с упреком заметила Мэри.

– Ну да, конечно! Ты только и думала, что об этом дурне, Джеме Уилсоне. Ну, если мне когда-нибудь привалит счастье выступать на суде свидетельницей, уж я подцеплю кавалера получше подсудимого. Буду метить на адвокатского писца и не соглашусь меньше, чем на тюремного надзирателя.

Как ни тяжко было на сердце у Мэри, при этих словах она еле удержалась от улыбки – настолько нелепа была эта мысль искать поклонника на процессе об убийстве, так несовместима с тем, что ей пришлось пережить в действительности.

– Уверяю тебя, Салли, мне было не до кавалеров. Но не нужно больше говорить о суде, я и вспоминать-то о нем не в силах. Как поживает мисс Симмондс? И все девушки?

– Отлично! Кстати, у меня к тебе от нее поручение. Она говорит, что ты можешь вернуться на работу, если будешь вести себя прилично. Я ведь говорила, что она будет рада принять тебя обратно после всего этого дела, чтобы заманивать к себе заказчиц. Да чтобы посмотреть на тебя, народ, по крайней мере, полгода будет приходить даже из самого Солфорда! [103]

– Не говори так; я не могу вернуться, я никогда больше не смогу посмотреть в глаза мисс Симмондс.