– И ты проиграл.

– Все до последнего крейцера.

– Ну что ж, ничего не поделаешь… Но беда не велика, у тебя осталось еще две трети!

– Если бы… Я воротился за второй и…

– И проиграл ее, как и первую!..

– Да, мой друг, договаривай скорей, договаривай…

– И ты пошел за последней третью.

– Нет, я не пошел – я полетел! Я взял оставшиеся полторы тысячи талеров и поставил их на красное.

– А выпало черное, не так ли? – спросил Гофман.

– Ах, мой друг, черное, это ужасное черное в один миг убило мою последнюю надежду!

– И теперь ты жалеешь о содеянном, потому как не сможешь увидеть Париж?

– О да! Ну почему я не отложил хотя бы пятьсот талеров! Мне хватило бы их, чтобы добраться до Парижа! Пятьсот талеров!..

– И если бы теперь у тебя были эти пятьсот талеров, ты забыл бы о том, что лишился остальных?

– В ту же минуту!

– Ну, так за этим дело не станет, мой милый Захария, – сказал Гофман, подходя к ящику. – Поезжай, вот пятьсот талеров.

– Как поезжай?! – вскрикнул Вернер. – А как же ты?

– О! Я никуда не еду.

– Как не едешь?

– Не сейчас, по крайней мере.

– Но почему? Что произошло? Почему ты больше не хочешь ехать? Что удерживает тебя в Мангейме? – Вернер засыпал своего друга вопросами.

Гофман повлек Захарию к окну. Обедня кончилась, и из церкви начинали выходить люди.

– Вот, смотри, смотри, – проговорил Теодор, указывая рукой на молодую девушку, прижимавшую к груди молитвенник. Казалось, сама Маргарита сошла со страниц «Фауста» и теперь неспешно спускалась по ступеням церкви, склонив голову.

– Видишь? – прошептал Гофман.

– Конечно, вижу.

– Ну, и что скажешь?

– Ни одна женщина на свете не стоит того, чтобы ради нее отказываться от поездки в Париж. Даже ради прекрасной Антонии, дочери Готлиба Мурра, нового дирижера театра Мангейма.

– Так ты, стало быть, ее знаешь?

– Конечно.

– И знаком с ее отцом?

– Он был дирижером во франкфуртском театре.

– Дай мне к нему рекомендательное письмо.

– Непременно.

– Напиши мне его сейчас же, Захария!

Вернер сел за стол и принялся за дело. Едва Захария дописал последние строки и поставил свою подпись, как Теодор, обняв своего друга, выхватил письмо у него из рук и бросился вон из комнаты.

– Но помни, – крикнул Вернер ему вслед, – нет такой женщины, из-за которой можно было бы забыть о Париже!

Гофман, конечно, слышал слова друга, но не придал им совершенно никакого значения. Вернер же положил свои пятьсот талеров в карман и, опасаясь новых искушений демона игры, бросился к почтовому двору. Он бежал туда так же быстро, как Гофман к дому старого дирижера.

Теодор постучался в двери дома маэстро Готлиба Мурра как раз в ту минуту, когда Захария садился в дилижанс до Страсбурга.

Маэстро Готлиб Мурр

 Навстречу Гофману вышел сам дирижер, и, хотя юноша никогда прежде не встречал маэстро Готлиба, он сразу же понял, кто перед ним. Этот старичок лет пятидесяти – шестидесяти, прихрамывавший на одну ногу, которая больше походила на штопор, выглядел нелепо и даже смешно, однако мог быть только артистом, и великим, надо сказать, артистом.

 Его шаги, точнее говоря прыжки, напоминали бег ласточки.