– А я в него и не целился, – непринужденно солгал Майков. – Я его к Рыбе гнал. Думал, он его скрутит, а он, видишь, чего учудил. И потом, что же я должен был делать – ждать, пока он меня завалит, как кабана? Из твоего, между прочим, ствола, Прос. Вот и давай вам после этого оружие. Как дети, в натуре. Давайте его пока в трубу. Да живее, живее!

Он выбрался из воды, положил фонарь на камень так, чтобы он освещал грот, вынул из кармана мобильник и набрал номер Букреева.

– Антон Евгеньевич? – сказал он, наблюдая за тем, как его охранники, сопя и толкаясь, засовывают тело Лукьянова в сточную трубу. – Извините, что беспокою в столь поздний час… Да, понимаю, что не спите. Где уж тут уснешь! Конечно, конечно. Приношу свои извинения. Не хотите заглянуть на пару минут? Да, ко мне. Ну, что вы, какой может быть подвох!

Просто мне наконец удалось устранить причину возникшего между нами недоразумения, и я хотел бы, чтобы вы убедились, так сказать, своими глазами… Да! Да, представьте себе, один мелкий сучонок, тварь бедная, а сколько крови нам с вами попортил! Да-да, без дураков. Объясню все на месте, сейчас нет времени. Да, менты, я думаю, приедут, но мы к этому готовы. Да, жду… А как хотите. Хотите – до ментов, а хотите – после… Как вам удобнее, так и поступайте.

…Через полчаса, когда милицейский наряд, полностью удовлетворенный осмотром и оказанным приемом, покинул место веселого праздника, когда один из охранников Букреева, сохраняя непроницаемое выражение лица, запер за ментами ворота, когда последняя пороховая ракета, описав в темном небе искристую дугу, дымно догорала в траве у забора, а переодетый в сухое, чистый и аккуратно причесанный Рыба с огромной неохотой двинулся в сторону сточной трубы, Букреев отставил в сторону бокал и решительно поднялся из-за стола.

– Что ж, – сказал он, – в изобретательности тебе не откажешь. Фейерверк – это неплохо. Надо взять на вооружение. Сам придумал?

– В кино видал, – честно признался Майков и тоже встал, с сожалением отставив недопитый бокал.

– Ну, показывай, зачем звал. Время позднее, а у меня завтра прямо с утра дел невпроворот.

Майков проводил соседа до грота, из которого уже выбирался, пятясь, кряхтя и цедя сквозь зубы отборную брань, заново промокший Рыба. Облепленный пластырем, весь лоснящийся от противоожоговой мази Простатит тяжело сопел над ухом Майкова – делал вид, что обеспечивает безопасность, а на самом деле думал, как бы это поскорее слинять домой, нажраться водки и завалиться спать на целую неделю. А то как же! Он ведь теперь тяжелораненый, ему отпуск положен для поправки пошатнувшегося здоровья…

– Это что за Ихтиандр одноглазый? – удивился Букреев, увидев облитый черной прорезиненной тканью труп на дне ручья.

Майков объяснил. Никакого правдоподобного вранья, объясняющего странное поведение убитого очкарика, он придумать попросту не успел, и пришлось выкладывать все как было.

– А, – дослушав до конца, спохватился Алфавит, – так я же его знаю! Ты же его в марте, что ли, или в феврале ко мне во двор приводил посмотреть, что да как, посоветоваться… Так ты ему, значит, не заплатил? Эх, Виктор, Виктор!

Говорил ведь я тебе: нет на свете страшнее болезни, чем жадность! Ну, посмотри, до чего она тебя довела! Ох, ребята, ничему вас жизнь не учит! Совсем ничему! Запомни, дружок: врагов себе надо выбирать, а не наживать случайно, по глупости. Выбирать! И выбирать очень тщательно, потому что во все времена о человеке судят не только и не столько по его друзьям, сколько по врагам. Сильный у тебя враг – значит, и ты не говно какое-нибудь.