Милые гости ответили на это какой–то плоской шуткой. Тогда Лили, покраснев, как мак, встала из–за стола и хотела уйти, но муж схватил её за руку и грубо усадил на стул.

– Sitzen–bleiben, du, Gans! (Перев., – сидеть, ты, гусыня!) – в бешенстве крикнул он. – Или наше общество не довольно благородно для такой Lumpen Prencessin!

На этот раз, однако, терпение несчастной лопнуло. Не помня себя, вырвалась она из сальных рук мужа, – а он только что перед тем обгладывал гусиную ножку, и, задыхаясь, крикнула:

– Грязный жид! Не забывай, с кем ты говоришь!

В то же время увесистая оплеуха пришлась по лоснившейся от жира щеке Лейзера, так что он даже пошатнулся и чуть было не упал.

– Ай вай! Гевалт! – завопили оба еврея, поднимая руки к небу. – Уф каково времени мы живём?! Женщина, гоя, смеет поднимать руку на своего мужа! Ракка тебе, Лейзер, если ты снесёшь это.

Не обращая внимания на их вопли. Лили отвернулась и бегом бросилась из комнаты; но не успела она сделать и нескольких шагов, как Лейзер одним прыжком догнал её, запустил свои грязные руки ей в волосы, повалил на пол и осыпал градом ударов.

Оба еврея бросились ему на помощь. Щипки и тумаки, сопровождаемые грубой бранью, посыпались на несчастную, распростёртую на земле и залитую кровью, которая ручьями текла из рта и носа. Вопли Лили разносились по всему дому.

Неизвестно, сколько времени тянулась бы эта «экзекуция», если бы старый Хаим не положил ей конец, сказав:

– На первый урок – довольно, она себе запомнит. Но я тебе советую, Лейзер, если она уф следующего раза начнёт опять, то возьми хорошенького пук розог и всыпь твоей знатной супруге такова порция, чтобы она совсем излечилась от всякого непослушания своему господину.

Пока всё это происходило в столовой, на кухне сидела портниха, принесшая заказ и дожидавшаяся, пока «господа» не отобедают.

Когда отчаянные крики Лили долетели до кухни, толстая Роха, кухарка, насмешливо заметила:

– Слышишь, Фрейда, как хозяин учит свою баронессу почтению и порядку.

Еврейки презрительно–злорадно захихикали, а напуганная портниха бросилась бежать домой. Ей было страшно и больно, а на глазах стояли слёзы, когда она рассказывала затем дома всё, что довелось слышать. Муж её, Антон Хлопин, отставной увечный солдат, пришёл в негодование.

– Беги скорёхонько к Василисе Антиповне и расскажи ей, что там происходит, – волновался возмущённый Хлопин. – Только и не хватало, чтобы пархатые колотили губернаторскую племянницу.

– Боюсь, Антоша, как бы жиды–то не пронюхали, да не выместили на нас с тобой.

– Всё единственно, не мешкай, Феня, я приказываю. Креста у тебя на шее нет, что ли? Или забыла, сколько добра нам сделала Лидия Антоновна? Она нас из нищеты вывела, хорошую работу достала в губернаторском доме, а княжна поместила детей в приют и мне лекарства посылает. Ступай, ступай, не теряй даром времени.

Феня послушно отправилась в губернаторский дом, недалеко отстоявший от их квартирки, и минут через десять Василисе Антиповне было доложено обо всём происшедшем у Итцельзонов.

Добрая старуха, знавшая Лили чуть ли не с рождения, даже перекрестилась от ужаса.

– Надо Нинушку оповестить, – заметила она и торопливо, насколько позволяли ей старые ноги, направилась в комнату княжны.

Нина побледнела, когда выслушала рассказ няни, и приказала заложить экипаж. На счастье, князь только что вернулся домой, и она воспользовалась коляской отца. С собой она взяла компаньонку и лакея, которому приказала безотлучно оставаться в передней, чтобы придти на помощь по первому зову.