— Угомонись? Сначала ты впустишь её на свою кровать, а потом не заметишь, как она снова заберётся тебе на шею и свесит свои ножки, которыми будет погонять тебя в нужном направлении. Женщины все такие, Ник.

— Исчезни.

Она обиженно надувает потрескавшиеся желтоватые губы.

— С момента её появления в нашем доме ты недопустимо груб, милый.

Пожимаю плечами, посылая её мысленно к чёрту. И понимая, что костлявая сука права. Отчаянно права во всём, что касается этой женщины.

Я опустился на колени рядом с кроватью.

Красивая. Даже сейчас, истощённая родами и голодом.

— О, эти кроваво-красные борозды на её груди и животе однозначно появились после родов.

Тварь осторожно приподнимает ткань, тыча пальцем на следы от ран на теле Марианны.

— Замолчи.

— Не могу, — разводит руками, — я вообще-то за новой порцией боли пришла.

— Она спит, — чёрные ресницы еле заметно подрагивают, зрачки под тонкими, почти прозрачными веками обеспокоенно мечутся. Что снится тебе, Марианна?

— Ставлю своё новое платье, — тварь окинула гордым взглядом черную рвань, в которую сегодня облачилась, — что ей снится, как ты истязаешь её.

— Заткнись!

— А что я? Вот смотри, смотрииии, — тварь радостно хлопает ладонями, заставляя зарычать, — вздрогнула. Это, наверное, когда ты на неё набросился и едва не разодрал голыми руками!

— Я сказал, исчезни!

— Не могу, я голодная. Накорми меня, Ник.

Она оборачивается ко мне, раскрывая зловонную пасть, длинный змеиный язык с шипением облизывает тонкие губы.

— Ты не мучил эту шлюху несколько дней. Я хочу её криков, Ник.

Тварь откидывает одеяло в сторону и склоняется над головой Марианны, шумно втягивая в себя её дыхание.

— Я хочу боль. Много боли. Ты не можешь обманывать меня смертями нейтралов. У них почти нет эмоций. Только страх. Это невкусно, Ник.

— Уйди, — процедить сквозь зубы, сжимая ладони в кулаки, испытывая желание оторвать её лысый череп к чертям собачьим.

— Она прекрасна, ты прав, — её голос всё больше похож на шипение змеи, язык извивается над лицом Марианны, вытанцовывая в воздухе, — она прекрасна, даже когда орёт от дикого ужаса.

Тварь закатывает глаза, вспоминая, а всё сильнее впиваюсь когтями в кожу рук, желая вонзиться в её улыбающееся отвратительное лицо, вырвать эту улыбку желтыми кривыми клыками. А ещё не видеть перед своими глазами воспоминания другого лица. Марианны. С огромными сиреневыми глазами, наполненными самым настоящим страхом. И не позволять себе думать о том, как на дне зрачков её плескалась боль. Тягучая, вязкая боль В зрачках, в которых я видел не своё лицо, склонившееся над ней, а чужое, ожесточённое, злое, полное ненависти. Лицо Зверя, разъярённо рычащего, искажённое гневом и наслаждением от каждого вздоха её боли, которую сам Зверь жадно поглощал.

— Мне нравится, что она настолько слаба, что не в состоянии регенерировать.

Тварь раскачивается над спящей женщиной.

А я не могу оторвать взгляда от раздвоенного языка. Если прикоснётся к ней — убью на хрен. И будь что будет. Понятия не имею, как. Но убью. Моя она. Только мне и наказывать.

— Обидно, — тварь зло посмотрела на меня, — как слушать о твоих страданиях, так запросто, а как поделиться такой вкусной добычей, так жалко?

— Я сказал, она моя! Дотронешься — голову разобью об эти грёбаные стены, но уничтожу тебя, слышишь?

Тварь громко расхохоталась. Настолько громко, что показалось, этот гнусный хохот Марианну разбудит.