Так вот как выглядит это дерьмо!

Газета продолжает рассказ о том, как красив этот человек, как проворен и просвещен. Кто писал статью — его любовница?

Уэнделл читает: «Совершив экскурсию по своему историческому дому, награжденный детектив сидел в саду, прихлебывая „Лафроэг“. „Отец вбивал в меня мысль — если не отдаешь работе всего себя, то лучше не работай“».

«Мне хотелось бы заставить страдать и тебя. Чтобы ты увидал, на что похоже страдание».

— Эй, Уэнделл, Алана грозится устроить в субботу день рождения Гриссома, ему стукнет пять.

— Я пошлю подарок, но не приду.

Но Уэнделл не удивляется, услышав в этот день звонок в дверь, когда вчитывался в статью о Воорте, которую вырвал из газеты, а из интеркома доносится голос Тони. Уэнделл знал, что рано или поздно Алана вытащит его на какое-нибудь семейное торжество. Удивляет лишь одно — что у Тони в руках куртка и галстук.

— Я нашел твой размер у нас на складе, Уэнделл. Что моя сестра хочет, то и получает. А она хочет, чтобы ты пришел на день рождения Гриссома. — Через час он добавляет, ведя фургон к домику на Астория-авеню: — Можешь вернуться в свою нору завтра, но сегодня ты будешь развлекаться.

Несмотря на апрель, окна сверкают гирляндами рождественских огней, подвешенных в виде арок. По аллее к дому Аланы идут родственники с подарками, а она приветственно машет кондитерской лопаточкой. Ей весело и приятно всех видеть.

— Дядя Джонни, это Уэнделл, мой бывший учитель, о котором рассказывала. Гриссом, этот человек выдавал мне табель успеваемости, когда я была школьницей.

Уэнделлу кажется, что прошло тысяча лет с тех пор, как он был в гостях. И чувство у него такое, словно он стоит по другую сторону окна и смотрит через стекло, как поют и разрезают торт.

— Вы играете в пул, Уэнделл? Мы устроили маленький чемпионат в цокольном этаже. — Слова мужа Аланы.

— Как насчет кусочка именинного пирога? Называется «Черный лес». — Слова тети Аланы.

Собравшиеся поют: «С днем рождения, Гриссом…»

Мальчик улыбается и разворачивает подарки. Организм Уэнделла наслаждается сладостью шоколада, он впитывает его, и шоколад, кажется, через кровь проникает в сердце.

Как-то в Массачусетсе на лыжной прогулке с Марсией, вспоминает Уэнделл, он застрял на подъеме и отморозил пальцы. Потом он вернулся в домик, сорвал перчатки и поднес руки к огню. Когда стали возвращаться болевые ощущения, появилась и нервная дрожь. Как только чувствительность полностью восстановилась, руки просто горели.

Теперь Уэнделл играет с пятилетним мальчиком в шашки, читает книжку-раскладушку и чувствует, как ему сдавливает грудь и не хватает воздуха, он не может вдохнуть полной грудью.

— Эй, учитель! Помоги убрать со стола.

Праздник окончен, и мальчик спит. Взрослые вытирают стол, заворачивают остатки именинного торта, кладут в комнате мальчика новые рукавицы для софтбола и настольные игры — а Уэнделл приходит в себя.

Пока Тони надевает куртку, Уэнделл берет свежий номер «Нью-Йорк дейли ньюс». Он слишком устал и не понимает, что видит на третьей странице. Но когда ему удается сосредоточиться, ноги подкашиваются. Жуткий заголовок не меняется и не исчезает.

«Это я виноват, — мысленно кричит он. — Нет-нет-не-ет!»

Уэнделл чувствует, как оживают нервы, посылая импульсы в нервные узлы. С него градом льет пот. Нужна мощная разрядка. Похоже, все запертые внутри организма дверцы открылись, и внезапно Уэнделл растворяется в потоке концентрированной ярости, которая все это время копилась и которую он старательно подавлял.

— Бедные дети, — говорит Алана.