— Значит, в этом причина ссоры двадцать второго года, — шепчу.

Улыбка Жан-Клода получается почти грустной.

— Последний кирпич… нет, как это говорится? Что-то последнее, что ломает хребет верблюду?

— Соломинка.

— Последней соломинкой стало то, что Дикон все время настаивал, чтобы они поднялись на Лакра Ла и оттуда взглянули на окрестности. Неделю за неделей Мэллори отказывал Дикону, считая это бесполезным.

— Что такое Лакра Ла? — спрашиваю я.

В июне 1924 года я практически не имел представления о географии Эвереста. Конечно, я знал, что высочайшая вершина мира находится на границе Непала и Тибета, и путь к ней пролегает только через Тибет — из-за политической обстановки того времени, — и это значит, что маршрут восхождения, если таковое случится, будет проходить по Северной стене. А если точнее, то по Северо-Восточному гребню, над Северным гребнем и по Северной стене — если верить фотографиям.

— Лакра Ла — это высокогорный проход на запад, отделяющий ледник Катра от ледника Восточный Ронгбук, — объясняет Же-Ка. — Они поднялись на него во время сильной метели, при нулевой видимости, по пояс… как это сказать, Джейк?

— Утопая.

— Утопая по пояс в снегу, который становился все глубже, и ничего не видя, даже когда они достигли горизонтальной площадки, как они предполагали, вершины перевала. Даже поставить палатки в такую метель было настоящим кошмаром, и Мэллори был в ярости из-за потери времени. Но утром небо полностью очистилось, и из своего заснеженного лагеря на Лакра Ла они увидели превосходный путь к Северному седлу — прямо по долине, которую столько раз предлагал исследовать Дикон, затем через снег и лед на ту сторону долины, а затем, без каких-либо затруднений, прямо к самому Северному седлу. А оттуда прямо к Северному гребню и дальше, к высокому Северо-Восточному гребню. Вызванные муссонами бури продолжали засыпать экспедицию снегом, ветер был просто ужасным, но, несмотря на это, они разведали весь путь до тысячефутовой ледяной стены, которая ведет к Северному седлу, хотя в этом году пытаться покорить вершину было уже поздно. Они повернули назад двадцать четвертого сентября — даже не ступив ногой на скалистые склоны горы Эверест.

Дикон снова выкурил трубку и теперь выбивал из нее пепел. В любую минуту он может вернуться.

— Значит, вот в чем причина ссоры, — шепчу я. — И причина того, что Дикон не присоединился к экспедиции Мэллори в этом году.

— Нет, — возражает Жан-Клод; он говорит быстрым и торопливым шепотом. — Это инцидент, случившийся в конце второй экспедиции. Пробыв в Англии несколько месяцев после экспедиции тысяча девятьсот двадцать второго года, они начали готовить экспедицию двадцать четвертого года. Дикона пригласили, но с неохотой. В своем письме жене, отрывок из которого был каким-то образом скопирован и распространялся среди альпинистов в тысяча девятьсот двадцать третьем и который я довольно хорошо помню, Мэллори писал:

«Несмотря на давнее знакомство с мистером Диконом — мы были довольно близкими друзьями в Кембридже, и особенно в горах Уэльса после окончания учебы, — я не могу сказать, что он мне очень нравится. В нем слишком много от аристократа, слишком много от землевладельца, слишком много от изнеженного поэта, и ему присущи не только предрассудки тори, которые время от времени пробиваются наружу, но также сильно развитое чувство презрения, иногда на грани настоящей ненависти, к людям, которые отличаются от него. Наш друг мистер Ричард Дэвис Дикон любит свое всем известное прозвище Дьякон, данное ему другими людьми — тогда, в его первый год обучения в маленьком колледже Магдалены в Кембридже, нас таких было всего пятьдесят человек, — поскольку, я уверен, оно ему льстит.