На незримых башнях — как печален

Завершающий удар. Кланг! Кто там за дверью?

Сегодня он пинтами пил знаменитое вино,

Истязал себя золотистым бесценным вином.

Можно ли представить, что смерть

Стареющего писателя где-то изменит

Реальность, уменьшив пространство

На размеры его персоны?

Человек видит себя не таким,

Каков он есть. Вот в чем весь ужас.

До смерти тяжко смотреть

На самодовольную обезьянку.

А мы, твердящие «люблю»…

Хуже нам или тем, кто владеет нами? Загадка.

Дождинки на пальцах, дым Итаки,

Старый слепой пес ждет у садовой калитки.

Прошлой ночью ему снилась негритянка,

Другая Трэш, он привел её

В шелестящую чащу, с улыбкой, пахнущей

Разрытой землей, разверзшейся могилой.

Пиа пишет: «У старого азиатского врача плоское гладкое лицо, как у задумчивой кобры, зато ум весь в зазубринах, как плита древнего колодца, на которой веревки протерли множество желобков. Колодец знаний глубок, а человеческая жажда неутолима. Однако известно, что колодцы имеют обыкновение высыхать, и уровень воды в них понижается».

«Зеркала изобрели для того, чтобы наблюдать за полетом ласточек». (Сильвия. Наверняка где-то это вычитала).

Ветер свистит в вороньем гнезде моего скелета,

В боевой рубке черепа,

В снайперском убежище глазного яблока,

Что смерть? Перемена кода, зоны пребывания.

Печаль провидца, шаркая, бредет чтобы… etc., etc.

Les grands sensuels agréés comme moi, Robin

Les sensuelles us Amour comme elle

Dans des jar dins d'agrément jouant

Comme des poules dans les basses cours

Sont plutqbt agronomiquement acariatres

Selon les pédérastes, les putains et les pâtres.

Mais ce soir si ce joli temps permet

Si I'equinoxe persiste

Nous allons entendre chanter tous les deux

La petite doxologie des toiles d'arraignes.

Éplucher le gros oignon de I'univers

Nous deux cachés par l'éventasil de la nuit.

Écoute, с 'est le temps qui coule

Полжизни воевал я с этой ношей,

Но сдвинул ее лишь на волосок, полжизни

Надсаживал я легкие, рвал жилы.

Вы спросите: всего на волосок?

Хоть тяжелее разве что воздуха она,

Хоть медленнее Мамонтова зуба

Росла и мамонтовой ненависти?

Ногти продолжают расти и после смерти;

Вот и я тащил свой груз куда-то,

Когда уж не было дыханья.

Нес его вкупе с бременем моей загробной жизни

И с неодолимым грузом твоей кончины.

Чего бы мы не отдали за безжалостное очарование Байрона?

Спокойствие и бесстрашие, даруемые при рождении, должны были бы стать естественными качествами человека, но, подсоединившись к коробке скоростей процесса, он преображается: из него выжимают истинность. Лишают индивидуальных черт, некой естественной кривизны…

Деревянная нога, ямочка с гноем, бородавка с глазком.

Ах! Молочные волынки скрытого желания! Сегодня вечером Сильвия терзает рояль Шопеном, а я читаю книжку об Индии — дымящийся навоз торговой предприимчивости.

Проза должна сверкать, как слюда. Вспышка нервного прозрения. Лунной ночью мертвецы висели в траншеях на колючей проволоке, как сперма на завитках девичьего межножья.

Сегодня я работал, качаясь под тяжестью ожерелья из суппозиториев.