Столь широкий и выраженный интерес к месмеризму проливает немного света на умонастроения, господствовавшие в образованных кругах французского общества в преддверии Революции. В памфлетах предреволюционного десятилетия практически не затрагиваются сложные политические вопросы или ключевые проблемы, связанные, скажем, с тем же земельным налогом. А месмеризму было посвящено как минимум вдвое больше памфлетов, чем последовавшему за первым созывом Собрания нотаблей шестимесячному кризису. Не осознавая приближения Революции, французы не интересовались политической теорией. Они предпочитали обсуждать месмеризм, полеты на воздушных шарах и другие не менее далекие от политики фантазмы. В самом деле, зачем им было мучить свой ум запутанными и, казалось бы, отвлеченными абстракциями «общественного договора», когда вместо этого можно было обратиться мыслями к чилийскими монстрам, летающим машинам и прочим чудесам, порожденным удивительными и незримыми силами науки? Да, цензура и впрямь препятствовала серьезной политической полемике в прессе (как, например, это было с «Journal de Paris», единственной в то время ежедневной газетой во Франции). Бесспорно, Робеспьер и иже с ним успели проникнуться идеями «общественного договора» до 1789 года, а Американская революция уже начала претворять теории Локка в жизнь (в 1781 году французская Академия даже объявила специальную премию за лучшее стихотворение на тему отмены рабства, после чего на рассмотрение конкурсной комиссии поступило несколько прочувствованных текстов, посвященных этой актуальной, как тогда казалось, проблеме). Однако по-настоящему кипучие страсти и дебаты разворачивались именно вокруг месмеризма, воздухоплавания и прочих чудес научно-популярного жанра, обладавших несравнимо большей «новостной ценностью» в глазах журналистов той поры. В «листках» (bulletins à la main), которые, как правило, ходили – буквально – по рукам вне поля зрения цензоров и полиции, политике тоже уделялось мало места (исключение составляли разве что громкие скандалы вроде «дела об алмазном колье», а также торжественные заседания Парламента c участием короля). Политика обреталась в далеком и обособленном Версале – подчас в форме интриг и подковерной борьбы между слабо отличимыми друг от друга придворными партиями (к примеру, одну из таких противоборствовавших клик возглавлял министр департамента по делам Парижа барон де Бретёйль, а другую – генеральный контролер финансов Шарль-Александр де Калонн). Вплоть до наступления непосредственно предшествовавшего Революции кризиса 1787–1789 годов подавляющему большинству французов не было абсолютно никакого дела до всей этой придворной возни.