– Так-так-так, – прошептал Симур.

Как бы то ни было, прибыли они сюда не за этим.

Конан и девять подчиненных ему воинов легли на живот и осторожно высунули головы. Прав оказался Ка'ан – действительно, на площадке перед колонной находилось всего трое этих самых хнумов. Три лохматых старика. Двое, сгорбившись, сидели на приступочке и вроде как дремали. Площадку перед колонной освещали факелы и светильники в виде плошек. Третий старик-хнум как раз зажигал от факела потухшую плошку.

Впрочем, поправил себя Конан, все хнумы выглядят как старики, а на самом-то деле этим внизу, может быть, лет от силы…

Конан не успел додумать свою мысль.

Они повалились отовсюду, как спелые яблоки от ударов колотушкой по стволу: спрыгивали с верхнего карниза, выскакивали из-за камней, выскальзывали из щелей в стене и даже из щелей в полу. Маленькие, темные, уродливые человечки, которые – кто бы мог подумать – умели прятаться, как опытные наемные убийцы.

Конан успел вскочить на ноги, успел выдернуть меч из ножен, он даже сумел сделать наугад два колющих выпада, после чего его ноги облепили хнумы, некоторые из них запрыгнули ему на грудь – и северянин рухнул спиной на камень, как подрубленный дуб. Дикая боль в запястье от впившихся в него десятков ногтей и зубов заставила киммерийца разжать пальцы и выпустить меч из ладони. Оружие, конечно, тут же уволокли и, думается, безвозвратно. «Проклятье Бела еще плавает в твоей крови. В твоей разжиженной крови, приятель», – сказал сам себе Конан, безостановочно всаживая кулаки в бесформенную, шевелящуюся, волосатую и вонючую кучу и безуспешно пытаясь подняться. А сверху наваливались и наваливались все новые хнумы. Варвар почувствовал, что мерзкие карлики опутывают его веревками.

Конан еще бился, катаясь, отшвыривая, колошматя, лягаясь, бодаясь. Но собьешь одного хнума – тут же на тебе виснут еще двое, молчаливых, сопящих, упорных. Киммериец напоминал сам себе медведя, на которого набросилась свора собак. И хотя медведь намного сильнее, но всех собак не передавишь, тем более, когда конца краю не видно этим собакам.

Вот на голову накинули мешок, провонявший тухлятиной. Вот хнумы пытаются стянуть его лодыжки веревками…

«Конец, – подумал Конан. – И какой позорный… Ну уж нет, не бывать, клянусь Кромом! Чтобы сына Киммерии поволокли на убой, как теленка!..»

И киммериец, собравшись с силами, перекатился ближе к краю уступа, перетаскивая на себе еще два или три своих веса в виде копошащейся шубы из хнумов. Перекатился еще раз. Видимо, осознав нависшую над ними опасность, хнумы испуганно завизжали, но никто из них не отцепился от своей жертвы. Более того, новые человечки кинулись на подмогу своим товарищам.

Конана прижимали к поверхности уступа, суетливо опутывали веревками, чтобы этот большой человек не смог перекатиться еще раз, и Конан действительно не смог. Но он смог протиснуться к краю еще на какой-то черепаший шаг. И так пядь за пядью он протискивался вперед, протискивался, и…

Во все голоса завопили хнумы, Конан ощутил, как из-под тела ушла опора, ощутил, что летит…

– В лепешку ты не разбился, раз сидишь передо мною и кушаешь халву, – проницательно подметил Симур.

– Ну да, – Конан запил сладкое кушанье вином, – не в лепешку. Слишком много хнумов повисло на мне. Получилась толстая живая шкура, смягчившая удар. Потому я и не убился – в отличие от хнумов, которые своими телами спасли мое тело. Правда, тряхануло меня будь здоров, так тряхнуло, что я тотчас провалился в темный колодец беспамятства. А когда наконец очухался, то понял, что этим своим падением с уступа не многого добился.